— Вопрос? — встрепенулся Смит. — Принимаю ваш вопрос!
He was pleased that someone had noticed him. Not without some qualms, I handed him the mike.
“You talk into it,” I said.
“I know,” he said. “I watch.”
Он явно обрадовался, что и на него обратили внимание. Не без опаски я передал ему микрофон.
— Говорите прямо в эту штуку, — предупредил я его.
— Знаю. Я наблюдал.
“You talk our language very well,” said the Washington Post.
“Just barely. Mechanism teach me.”
“Can you add anything about specific conditions?”
“I do not catch,” said Smith.
— Вы отлично владеете нашим языком, — сказал ему корреспондент «Вашингтон пост».
— Немножко. Механизм учил меня.
— Можете вы что-нибудь прибавить относительно особых условий?
— Не ухватываю, — сказал Смит.
“Are there any conditions that your different people will insist upon before they reach an agreement with us?”
“Just one alone,” said Smith.
“And what would that one be?”
“I elucidate,” said Smith. “You have a thing called war. Very bad, of course, but not impossible. Soon or late peoples get over playing war.”
— Есть ли какие-то условия, на которых вы и все народы других миров будете настаивать, прежде чем прийти к соглашению с нами?
— Единственно только одно.
— Какое же?
— Проливаю свет. У вас есть явление, называется война. Очень плохо, конечно, но можно исправить. Рано или поздно народы вырастают из детства и перестают играть войной.
He paused and looked around and all those reporters waited silently.
“Yes,” said one of the reporters finally, not the Post, “yes, war is bad, but what...?”
“I tell you now,” said Smith. “You have a great amount of fission... I am at loss for word.”
“Fissionable material,” said a helpful newsman.
Он помолчал, обвел всех взглядом. Журналисты молча ждали. Наконец кто-то — не корреспондент «Вашингтон пост» — сказал:
— Да, конечно, в войне хорошего мало, но при чем тут...
— Сейчас отвечаю, — сказал Смит. — У вас очень много расщепительного... не отыскиваю слово...
— Расщепляющихся материалов, — подсказал кто-то.
“That correct. Fissionable material. You have much of it. Once in another world there was same situation. When we arrive, there was nothing left. No life. No nothing. It was very sad. All life had been wiped out. We set him up again, but sad to think upon. Must not happen here. So we must insist such fissionable material be widely dispersed.”
“Now, wait,” a newsman shouted. “You are saying that we must disperse fissionable material. I suppose you mean break up all the stockpiles and the bombs and have no more than a very small amount at any one place. Not enough, perhaps, to assemble a bomb of any sort.”
— Совсем верно. Расщепляющиеся материалы. У вас их много. Так один раз было в одном другом мире. Когда мы пришли, уже ничего не осталось. Никого живого. Нигде совсем ничего. Было так печально. Всякая жизнь погублена и кончена. Мы опять устроили там жизнь, но об этом так печально думать. Не должно случиться здесь. Значит, мы необходимо настаиваем: такие расщепляющиеся материалы разделить далеко, в разных местах, в каждом месте немножко.
— Э, постойте-ка! — закричал кто-то из репортеров. — Вы требуете разделить расщепляющиеся материалы. Как я понимаю, вы хотите, чтобы мы рассредоточили запасы, разобрали бомбы и чтобы в одном месте могло храниться лишь самое ничтожное количество. Чтобы нельзя было собрать никакой бомбы, так, что ли?
“You comprehend it fast,” said Smith.
“But how can you tell that it is dispersed? A country might say it complied when it really hadn't. How can you really know? How can you police it?”
“We monitor,” said Smith.
— Вы очень скоро понимаете, — сказал Смит.
— А откуда вы узнаете, что материалы и вправду рассредоточены? Может, какое-нибудь государство скажет, что оно выполнило ваше условие, а на самом деле все останется, как было? Почем знать? Как вы это проверите?
— Будем наблюдать.
“You have a way of detecting fissionable material?”
“Yes, most certainly,” said Smith.
“All right, then, even if you knew—well, let's say it this way—you find there are concentrations still remaining; what do you do about them?”
— У вас есть способ как-то обнаружить расщепляющиеся материалы?
— Так, совсем правильно, — подтвердил Смит.
— Ну, даже если вы будете знать... скажем так: вы обнаружили, что где-то остались большие количества, не рассредоточенные... и как вы поступите?
“We blow them up,” said Smith. “We detonate them loudly.”
“But...”
“We muster up a deadline. We edict all concentrations be gone by such a time. Time come and some still here, they auto... auto...”
“Automatically.”
— Распустим их в воздух, — скамью Смит. — Очень громко обезвредим.
— Но...
— Мы назначаем окончательное время. Непременно в такой день все запасы разделить. Пришел такой день, и в некотором месте запасы все равно есть, тогда они авто... авто...
— ... автоматически.
“Thank you, kindly person. That is the word I grope for. They automatically blow up.”
An uneasy silence fell. The newsmen were wondering, I knew, if they were being taken in; if they were being, somehow, tricked by a phony actor decked out in a funny vest.
“Already,” Smith said, rather casually, “we have a mechanism pinpointing all the concentrations.”
— Спасибо, очень добрый. Это самое слово, никак не мог достать. Они автоматически взрываются в воздух.
Настила неловкое молчание. Я понимал, репортеры гадают: может, их провели, разыграли? Может, они просто попались на удочку ловкого мошенника в каком-то дурацком жилете?
— Уже наш механизм совсем точно показывает, где есть все запасы, — небрежно заметил Смит.