They could not be blamed, I told myself. They were not equipped to take a thing like this in stride. For years they had lived unspectacularly in a tiny backwash off the mainstream of the world. The small events of village life were their great events, the landmarks of their living that time the crazy Johnson kid had rammed his beat-up jalopy into the tree on Elm Street, the day the fire department had been called to rescue Grandma Jones” cat, marooned on the roof of the Presbyterian parsonage (and to this day no one could figure out how the cat had got there), the afternoon Pappy Andrews had fallen asleep while fishing on the river bank, and had tumbled down into the stream, to be hauled out, now thoroughly awakened, but with water in his lungs, spewing and gasping, by Len Streeter (and the speculation as to why Len Streeter should have been walking along the river bank). Of such things had their lives been made, the thin grist of excitement.
И нельзя их в этом винить. Они не готовы были к тому, что случилось, оно им не по плечу. Долгие-долгие годы они существовали скромно и неприметно в тихой заводи, вдалеке от широкого русла, где неслась и бурлила жизнь большого мира. Крохотные событьица милвиллского житья-бытия непомерно разрастались в их глазах, становились историческими вехами: кто же не помнит, как сумасбродный мальчишка, младший из Джонсонов, врезался на ветхом семейном фордике в дерево на Улице Вязов? Или тот день, когда вызывали пожарную команду, чтоб снять кошку мамаши Джоунс с крыши пресвитерианской церкви (никто и по сей день не понимает, как угораздило кошку туда забраться)? Или случай, когда дядюшка Эндрюс с удочкой в руках заснул на берегу реки — и бултых в воду! Спасибо, мимо проходил Лен Стритер и вытащил его; тут уж сон со старика слетел, он так наглотался воды, что на силу отдышался (и пошли рассуждения: а что понадобилось там Лену Стритеру, с чего это его понесло на реку?). Из таких крупиц и складывалась жизнь со всеми ее треволнениями.
But now they faced a bigger thing, something they could not comprehend, a happening and a situation that was, for the moment, too big for the world to comprehend. And because they could not reduce this situation to the simple formula of aimless wonder that could be accorded a cat that had somehow attained the parsonage roof, they were uneasy and upset and their tempers were on edge, ready to flare into an antagonistic attitude, and very probably into violence—if they could find something or someone against which such a violence could be aimed. And now I knew that Tom Preston and Hiram Martin had provided them with a target for their violence—if and when the violence came.
И вот перед этими людьми предстало нечто большое, значительное, и они не в силах его постичь; то, что произошло, пока еще слишком огромно и непостижимо не только для них, но для всего человечества. Все слишком сложно, тут не отделаешься праздным любопытством, недоумением зеваки перед кошкой, бог весть как забравшейся на верхотуру, — вот почему им тягостно, неспокойно, в них разгорается досада и злость, того гляди — вспыхнет, прорвется открытой враждебностью, а тогда недалеко и до насилия... был бы повод для насилия, было бы на кого наброситься. Что ж, если придет минута, когда их ярость вырвется наружу, мишень готова — об этом постарались Хайрам Мартин и Том Престон.
I saw now that I was almost home. I was in front of the house of Daniel Willoughby, a big brick house, upstanding and foursquare, the kind of house you'd know, without even thinking of it, that a man like Daniel Willoughby would own. Across the street, on the corner, was the old Perkins house.
New people had moved into the place a week or so ago. It was one of the few houses in the village that was put up for rent, and people moved in and out of it every year or so. No one ever went out of their way to get acquainted with these renters; it wasn't worth one's while. And just down the street was Doc Fabian's place.
Идти уже недалеко. Я поравнялся с обителью нашего банкира Дэна Виллоуби — этакая огромная скучная махина из кирпича, с первого взгляда всякий догадается, что в таком доме может жить только тип вроде Дэниела Виллоуби. Напротив, на углу, дом старика Перкинса. С неделю назад сюда въехали новые жильцы. Это один из немногих домов у нас, в Милвилле, которые сдаются внаем, и обитатели его меняются чуть не каждый год. Никто даже не дает себе труда с ними знакомиться — охота время тратить! А дальше, в конце улицы, живет доктор Фабиан.
A few minutes more, I thought, and I would be home, back in the house with the hole punched in the roof, back with the echoing emptiness and the lonely question, with the hatred and suspicion of the town performing sentry-go just outside the gate.
Across the street a screen door slammed and feet tramped across the porch boards.
A voice yelled: “Wally, they're going to bomb us! It was on television!”
Еще несколько минут — и я буду у себя, в доме с продырявленной насквозь крышей, в пустых гулких комнатах, наедине с вопросом, на который нет ответа, а за оградой будут меня подстерегать подозрительность и ненависть всего Милвилла.
На той стороне улицы хлопнула дверь, кто-то, громко топая, бежал по веранде. И тотчас раздался крик:
— Уолли, нас хотят бомбить! Сказали по телевизору!
A shadow hunched up out of the darkness of the earth—a man who had been lying on the grass or sitting in a low-slung lawn chair, invisible until the cry had jerked hint upright.
He gurgled as he tried to form some word, but it came out wrong.
“There was a bulletin!” the other one shouted from the porch. “Just now. On television.”