Осталось одно, еще только одно я должен сделать. Разбить, этой дубиной башку Хайраму Мартину, пока меня не захлестнула толпа.
Вот они уже сбежали с холма, несутся по ровному месту, через сад. Впереди — Хайрам. Стою и жду с дубиной наготове; а Хайрам все ближе, на темном лице, точно белый шрам, блестят оскаленные зубы.
Right between the eyes, I told myself, and split his skull wide open. And after that get another of them if there were time to do it.
The fire was roaring now, racing through the dryness of the house, and even where I stood the heat reached out to touch me.
The men were closing in and I raised the club a little higher, working my fingers to get a better grip upon it.
Надо метить между глаз, расколю ему башку пополам. А потом стукну и еще кого-нибудь... если успею.
Пожар разгорелся в полную силу, ведь дерево старое, сухое, даже и сюда пышет жаром.
А эти уже совсем близко... Я крепче сжал дубинку, занес повыше, жду.
But in that last instant before they came within my reach, they skidded to a milling halt, some of them half turning to run back up the slope, the others simply staring, with their mouths wide open in astonishment and horror. Staring, not at me, but at something that was beyond me.
Then they broke and ran, back toward the slope, and above the roaring of the burning house, I could hear their bellowing—like stampeded cattle racing before a prairie fire, bawling out their terror as they ran.
Вдруг, в нескольких шагах от меня, они сбились, затоптались на месте... одни попятились, другие застыли, рты разинуты, глаза вытаращены, и в них — изумление, ужас. Уставились не на меня, а на что-то позади меня.
И вот — шарахнулись, бегут со всех ног обратно, вниз, и еще громче, чем рев огня, их отчаянный вой... словно мчится и ревет перепуганное насмерть стадо, гонимое степным пожаром.
I swung around to look behind me and there stood those other things from that other world, their ebon hides gleaming in the flicker of the firelight, their silver plumes stirring gently in the breeze. And as they moved toward me, they twittered in their weird bird-song.
My God, I thought, they couldn't wait! They came a little early so they wouldn't miss a single tremor of this terror-stricken place.
Как ужаленный, оборачиваюсь... а, это те, из чужого мира! Черные тела поблескивают в дрожащих отсветах пожара, серебристые перья лохматых голов чуть колышутся на ветру. Они подходят ближе и щебечут, щебечут на своем непонятном, певучем языке.
Не терпится им, черт возьми! Слишком поторопились, лишь бы не упустить хоть единую предсмертную дрожь объятого ужасом клочка нашей Земли.
And not only on this night, but on other nights to come, rolling back
the time to this present instant. A new place for them to stand and wait for it to commence, a new ghost house with gaping windows through which they'd glimpse the awfulness of another earth.
They were moving toward me and I was standing there with the club gripped in my hands and there was the smell of purpleness again and a soundless voice I recognized.
Go back, the voice said. Go back. You've come too soon. This world isn't open.
Не только сегодня — снова и снова вечерами они станут сюда приходить, станут возвращать послушное им время к этой роковой минуте. Нашлось еще одно место, где можно стоять и ждать, пока начнется зрелище, есть еще один призрачный дом, зияющий провалами окон, через которые можно заглянуть в безумие и ужас иного мира.
Они приближаются, а я стою и жду, сжимая дубину, и вдруг опять — дыхание Лиловости и знакомый неслышный голос.
«Назад, — говорит голос. — Назад. Вы пришли слишком рано. Этот мир не открыт.»
Someone was calling from far away, the call lest in the thundering and the crackling of the fire and the high, excited, liquid trilling of these ghouls from the purple world of Tupper Tyler.
Go back, said the elm tree, and its voiceless words cracked like a snapped whiplash.
Издали кто-то зовет, но ничего не различить а грохоте и треске пожара, в звонком, взволнованном певучем щебете этих беззаботных вампиров, проскользнувших к нам из лиловой страны Таппера Тайлера.
«Идите назад», — повторил вяз, неслышные слова хлестнули, как взмах бича.
And they were going back—or, at least, they were disappearing, melting into some strange darkness that was blacker than the night.
One elm tree that talked, I thought, and how many other trees? How much of this place still was Millville and how much purple world? I lifted my head so that I could see the treetops that rimmed the garden and they were there, ghosts against the sky, fluttering in some strange wind that blew from an unknown quarter. Fluttering—or were they talking, too? The old, dumb, stupid trees of earth, or a different kind of tree from a different earth?
И они ушли — исчезли, растворились в непостижимой тьме, во мраке более густом и черном, чем сама ночь.
Вяз, который разговаривает... а сколько еще есть говорящих деревьев? Много ли здесь осталось от Милвилла? Сколько уже принадлежит другому, лиловому миру? Я поднимаю голову, смотрю на вершины деревьев, стеной окружающих сад, — призрачные тени в темном небе, они трепещут под дуновением странного ветра, что веет неведомо откуда. Трепещут на ветру... а быть может, тоже говорят о чем-то?. Кто они — прежние земные деревья, бессловесные и неразумные, или совсем иные деревья, порождение иной Земли?
We'd never know, I told myself, and perhaps it did not matter, for from the very start we'd never had a chance. We were licked before we started. We had been lost on that long-gone day when my father brought home the purple flowers.
From far off someone was calling and the name was mine.
I dropped the two-by-four and started across the garden, wondering who it was. Not Nancy, but someone that I knew.
Никогда мы этого не узнаем, а может, это и не важно, ведь с самого начала нам не на что было надеяться. Мы еще не вышли на ринг, а нас уже положили на обе лопатки. Все потеряно для нас давным-давно, в тот далекий день, когда мой отец принес домой охапку лиловых цветов.