Только и успели витязи ахнуть… Да не до охов стало. Со всех стороны огненные камни падать стали. Тайфуны реку раздирать принялись. Смерчи поля выкорчевывать.
Выделились из дружин предводители ратные, заорали кличи ражные, отчего сплотилась дружина с дружиной, будто телами срастаясь, и образовали собою агрегат живомощный, что своими силищами небо падающее остановил.
Семимильными шагами рота семиров вокруг Царь-Града да поля битвы рататься стала, окружая защитою от ветров и ненастий. Вмиг поутихли смерчи проклятые.
Встали паны кругом, достали дудки чудесные и от звуков волшебных – улеглись воды в реке мировой.
И таким образом, армия во главе с Ярией, человеком с большой душой, победила в столкновении с бедствием космическим. А потом на своих постах стали ждать окончания большой минуты – возвращения Царя Батюшки и царевны его Аллы Святославовны.
***
Все это время Павлина Куприяновна с Данилом Александровичем рядом с общим сбором находились, сердцем трепеща за судьбу премудрых с превеликими, за себя, за детей, за весь мир, что на волосок от гибели повисли. И своими глазами видели, как Солар отворяться стал черными воротами настежь. Узрели, как Алла-царевна с духом освобожденным Рус Илии, себя не жалея, отдалась на растерзание рептилиям поганым и в будущее со зверьем разъяренным канула, чтобы биться там не на жизнь, а на смерть. Наблюдали, как армия царя, словно один воин, справилась с нависшей из сада космического опасностью… И все замерли, еле дыша, мгновения считая, которые растянулись на года, а то и на века в душах трепетом и страхом за родную Землю… Ведь коли не вернутся Алла с Ильей да зверьем, сгинут безвременно в неизвестности, значит, бой на себя армия возьмет да народ. А стало быть, страшнее враг во стократе окажется…
Возвращение
И поседели люди за эту минуту долгую, и перестали дышать к последним секундам, грохотом в ушах рокотующим, как увидели по воздуху колесницу золоченую, с неба Царь Касар Владыка Великорусский возвращался.
Выдохнул народ благословенно. Хорошие новости!. С Царем-то всемогущим проще нечисть победить станется.
Спустился Властитель и вмиг по лицам узрел, как все было после его отлучения. А потом руками светящимися повел в никуда и открылась вихрем воронка времени, куда пропали герои брани с царевной во главе.
Мгновение ждали, второе, да никто не выходил из тоннеля воздушного… Застонали ратоборцы, неужели сгинули други?
И тут увидели, наконец, как еле-еле, клонясь от боли, мертвецки идут-ползут песиглавы с гототами, на плечах везут ментавров с аввами… И от войска тысячного, что пять минут назад кануло в будущее, лишь десятка два пораженных увечьями возвращается…
А после них… О чудо! Радость большая! Несет Рус Илия, что не изменился Духом никак, ибо несгибаемый и непробиваемый был, на руках своих мощных фигуру сгорбленную, старую, еле живую.
И подойдя к Царю, бережно у ног ее оставляет, сам отстраняясь уважительно. Поглядел Владыка на древнюю-предревнюю старуху, что у стоп его лохмами головой склонилась, немощными руками длинными за меч знакомый держась, и спросил:
– Сколько лет война шла?
Долго молчала старуха, будто не слыша, а потом-таки тряхнула длинными кудлами седыми, поднимая лицо к Светлейшему лику:
– Две тысячи двадцать лет три дня и пять минут, – хриплым старушечьим карканьем отвечала.
Ухнула община от такой вести помрачительной. И не узнал в лице уродливом, желтом, покрытом морщинами глубокими да шрамами страшными красавицу Аллу Святославовну Сергачевскую. И заплакали женщины и мужчины, увидев глаза ее слепые и прозрачные, как те алмазы на короне царской. И заныло даже самое черствое сердце от слов ее:
– Прожила я двести жизней, царь мой. И было у меня двести детей и каждый из них погиб в войне за благо отечества. Ни одного не осталось из моих малюток, а родились они на гордость и славу настоящими богатырями, росли не по дням, а по часам. И ожесточилась я сердцем на всех вокруг и крушила все на своем пути, не жалея ни чужих, ни своих… – горько молвила старуха.
– Осталось ли что-то от Земли-матушки? – грустно спрашивал Владыка.
– Лишь пустыни безродные и горящие смрадом и пеплом посыпанные города нежилые… А в живых никого – ни наших, ни вражьих… – горько молвила преклоненная.