Поздоровался зазывно Степан Ладамирович, заявляя о своем присутствии. Поутихло общество и вмиг обрадовалось возвращению выборного старейшины.
– Здравствуйте, люди добрые, – кланялась чета Тихомировых-Курдюмовых. – Славы и почета! Мы, Данил Александрович с Павлиной Куприяновной, к вам по приглашению Степана Ладамировича пожаловали.
– Приветствуем гостей, – кланялись в ответ старбеевцы.
– Видим, спор горячий растревожил мироустройство, – начала было пребывательница.
– Правильно видите, тётенька, – вдруг ответила не по праву старшинства да звания русая красавица, заканчивая косу доплетать. – Собрались среди родных и близких решить, наконец, как свою жизнь к лучшему менять. И решим, если позволите, своим кругом, без посторонних глаз и ртов, – и сверкнула глазищами прекрасивыми, отворачиваясь нелюбезно, будто закончен разговор.
Заохали люди от позорного поведения своей односельчанки и опять затараторили, что гнать ее в шею надо. Остальные безропотно стояли-смотрели, чем закончится.
– Все верно глаголите, только ведь и я старбеевским не чужая. Вот Андимир и Андагаст – мои троюродные братья стоят, заприметила Бачуда с Бостивой – племяшек четвероюродных, деверя со стороны Курдюмовых – Собеслава и Твердона с женами Умилой и Чароокой. Приветствуем! – поклонилась с улыбкой. Родные тоже заулыбались, распознав знаменитую родственницу.
– И я смотрю Толимир и Прекрас, теткины сыны, женились и уж потомство наплодили, Род прославляя, – поддержал Данил Александрович, махая рукой знакомым лицам в благодушии.
– Приветствуем! – отозвались молодые мужчины, и жены их часто в пол закланялись.
Всем миром признали родство и со старейшинами поздоровались, приглашая к собранию.
– Ну, а теперь, по старшинству, по рангу и положению прошу, добрые люди, заглавные и ответственные здесь, объяснить причину ссоры и переполоха.
Отодвинули невоспитанную красавицу с прихлебателями сварливыми в сторону и объяснили, что часть населения противится устоям старинным, богатству, от предков мудрых доставшемуся, из уста в уста с молоком матери передавать смысл и философию жизни в любви и уважении, почете и славе, родстве и силе к другим людям и к предкам божественным. Алла Сергачевская же, дочка Громилы и Мирославы Царьградских, молодуха, оставленная Притславой Буйным, настаивает, что давно уже каноны устарели, подговаривает часть деревни отделяться и по-новому, передовому устою жить, где каждый себе хозяин, со своим царем в голове и каждому такому царю всё дозволено равно с другими, не глядючи ни на возраст, ни на положение.
– Интересно же знать, по какому-такому новому? – поинтересовалась Павлина Куприяновна.
– А по такому, что если человек умом широк, силою могущ, хитер, ловок и властен – в первую очередь ему почести и славы даруют, а не узколобым скучным деревенщинам командовать разрешают, – с ухмылкой вещала девушка. – И потом, нигде ваши законы не записаны, нигде не отмечены, в руках их потрогать-поддержать – не чается. А на слово не верю я! И люди смелые не верят! – и рукой указала на других неверующих, что пыжились за ее спиной, гордо выгибаясь. – Сначала докажите, что предки нынешним старейшинам мудрость передали. А может, те глуховатые неправильно услышали или недопоняли… – рассмеялась зло красавица, а прихлебательницы ощерились, – а нам теперь расхлебывать да следовать лживым наветам с канонами…
– А кто ж оценки расставляет широкому уму? – хитро спрашивала Павлина Куприяновна, улыбаясь вопросом на вопрос.
– Так оно и так видно, где рожь, где плёвна от зерен, – косами золотыми воротнула гордо молодуха.
– Вот именно, что пока не проверишь – не узнаешь, где пустое, а где наполненное. Да порой и набитое смердит не тем, чем грезилось. Снаружи лишь лакомо, внутри-то плесень и гниль застарелые. Разок откусил – быстрей выплюнуть хочется, – раззадоривалась Павлина Куприяновна, глазами посверкивая, глядя, как стрелы острые в нужное место попадают. – Поэтому мудрые пращуры и постановили срок испытательный новоделам и новосёлам давать, прежде чем хвалы распевать да власть даровать, – продолжала говорить Павлина Куприяновна теперь уже к людям обращаясь, а к девице спиной поворачиваясь, как та недавненько проделывала. – А на счет канонов, – серьезной староста сделалась, вспоминая тяжелое, – бывали уж времена, когда листу пергаментному верили больше, чем соседу. Повелось человечество на приманку хитрую иноземную верить лишь написанному. Да только опасное это дело, когда человек человеку не доверяет и бумагу выше уговора ставит. Оттого всем миром вселенским порешили, что коны с канонами у древлеправославного человека не на бумаге должны быть, а в голове!