Абу, словно понимая, о чем говорит ее хозяин, кивал головой.
– Да ты, наверное, и говорить умеешь? – спрашивал Алладин.
Абу вновь кивал и жадно сглатывал.
– Ладно, Абу, я понимаю, что тебе хочется есть, я сам не прочь подкрепиться. Но нельзя спешить, на базаре должно собраться побольше народа, и тогда мы сможем позаимствовать что-нибудь с прилавков.
Глаза обезьянки вспыхивали живым огнем.
– Ну что ж, Абу, пошли.
И Алладин с обезьянкой на плече не спеша спустился вниз. Его основным правилом было: когда за тобой не гонятся, бежать не следует, ходи степенно и важно.
– Куда же мы с тобой направимся, Абу?
Абу указал своей лапой на круглую печь лавашника, в которую тот только что загрузил сырой хлеб.
– Но нам придется подождать, Абу, пока хлеб спечется.
Тот кивнул.
– Ну что ж, тогда мы должны с тобой разделиться. Сделаем все, как делали вчера, – Алладин спустил Абу на землю, а сам устроился под чахлым деревом напротив печи.
Лавашник ловко прилепил круглые лепешки к стенкам печи и посмотрел на Алладина. Вид рваных штанов и заплатанной рубашки конечно же не воодушевил торговца. Но юноша так приветливо улыбнулся ему, что сердце хлебопека смягчилось.
Абу в это время, незамеченная никем, вскарабкался на дерево и устроился в листве. Теперь оставалось только ждать, когда испечется хлеб.
Алладин напустил на себя беззаботный вид, ничем не показывая, что страшно голоден.
– Когда испечется твой лаваш? – спросил он.
– Сейчас.
Лавашник запустил свои волосатые руки в печь и вынул обжигающе-горячий хлеб.
Алладин, не удержавшись, сглотнул слюну, но промолчал, ведь денег у него не было.
Лавашник заглянул в глаза Алладину так, как смотрят в пустой кошелек.
– Ты будешь покупать мой хлеб?
– Да.
Лавашник протянул лепешку.
– Две маленькие монеты.
Алладин не спешил расплачиваться.
– А мед у тебя есть?
Лавашник вытащил кувшин с медом.
– Тогда намажь мне лепешку медом, да с обеих сторон.
Пока лавашник густо обмазывал лепешку медом, Алладин посмотрел вверх – туда, где в ветвях спряталась Абу, и весело подмигнул ей.
Мохнатый друг мигом зацепился хвостом за ветку и повис вниз головой.
– Смотри-смотри! – крикнул Алладин лавашнику, чтобы тот не вздумал смотреть вверх. – С твоей лепешки мед капает на землю. Небось, ты возьмешь с меня деньги и за него.
Лавашник удивленно посмотрел на лепешку, на которой было не так много меда, чтобы он мог капать на землю.
Абу ловко схватил лепешку своими лапками и вскарабкался высоко на дерево.
– Эй, закричал лавашник, – откуда взялась эта проклятая обезьяна?
– Ее прислал Аллах, – улыбнувшись, произнес Алладин, развернулся и медленно двинулся прочь от хлебопека.
– Постой, а деньги?
– Какие? – удивленно пожал плечами юноша.
– За хлеб и за мед.
– Но ты мне ничего не дал.
– Мерзавец! – закричал лавашник. – Я сам видел тебя вчера на базаре с этой обезьянкой! Она твоя, ты ее подучил!
– Тебе показалось.
– Стой! – взревел лавашник и бросился вслед за Алладином.
Но тот даже не убегал.
– Люди! Люди! – закричал лавашник. – Он украл у меня хлеб, держите вора!
Юноша обернулся. Собралось десятка два любопытных зевак.
– Аллах, прости этому безумцу, – произнес Алладин, – он говорит о каком-то хлебе. Посмотрите, люди, разве есть у меня что-то в руках?
– Он вместе с обезьяной... – принялся сбивчиво говорить лавашник, – та украла у меня хлеб...
Все засмеялись. Ведь жадного лавашника никто не любил.
– Да он сумасшедший, – Алладин раздвинул зевак и не спеша удалился.
Вслед ему неслись проклятья хлебопека. А Абу в это время слез с дерева, обежал прилавки и ждал своего хозяина в узкой улочке.
– Ах ты негодник, – сказал Алладин, присаживаясь на прохладные камни рядом со своим любимицей, – ты уже успел отгрызть чуть ли не половину лепешки! Ну ничего, я тебе прощаю, давай поделим поровну, – и юноша разорвал лаваш на две части.
Алладин уже собирался откусить кусок от сладкой лепешки, как вдруг застыл: прямо перед ним стояли маленькие нищие – мальчик и девочка. Они стояли маленькие нищие, – мальчик и девочка. Они даже не просили, а только взглядом умоляли юношу дать им чего-нибудь поесть. Но близко подходить они боялись, наверное, детям не раз довелось изведать на себе жестокость купцов и торговцев.