– Как оказалось, есть, – перелистнув блокнот, сказал князь-консорт. – Но начну с того, кто у нас служить уже не будет. Болгарский генерал на службе вашего величества Радко-Дмитриев будет служить вашему брату как князю и царю Болгарии, и это не обсуждается. Там он будет вполне себе на месте во всех смыслах. На роль командующего Бессарабской армией можно назначить либо генерала Павла Адамовича Плеве – в общем, моего единомышленника, бравого молодца и способного генерала, ныне командующего тринадцатым армейским корпусом в Прибалтике, – либо широко известного в узких кругах генерала Реннекампфа, по поводу благонадежности и талантов которого у нас с Павлом Павловичем имеются определенные сомнения. Какой-то он весь из себя вторичный.
– Ну раз по поводу Реннекампфа имеются сомнения, – сказала императрица, – то до начала войны в Европе Евгению Петровичу следует повнимательнее к нему присмотреться, а на Бессарабскую армию мы назначим господина Плеве. Разумеется, после личной аудиенции, приглашение на которую я пошлю ему немедленно. А ты, Сашка, пока составь распоряжение генералу Сухомлинову, какие части и в каком порядке выдвигать на передовые рубежи в Бессарабию, а я подпишу. Еще одну армию из частей Киевского округа для переброски в Болгарию морем нужно собрать в Таврической губернии, и командовать ею будет как раз генерал Радко Дмитриев. Перейти на службу к моему брату он успеет и по ходу кампании.
– Ваше Величество, – подал голос не произнесший до того ни слова королевич Георгий Карагеоргиевич, – вы, русские, вместе с болгарами будете воевать турка, а нам, сербам, при этом что делать?
– А вы, сербы, – строго сказала императрица, – должны вместе с черногорцами быть готовы мобилизовать армию, прибраться на своих южных рубежах, отвоевав Косово и Шкодер, но помнить, что основной ваш враг, оккупирующий исконные сербские земли – не на юге, а на севере. И еще: чтобы у тех, кто бьется с нашим общим врагом, не было двух или даже трех голов, пора делать твою сестру Елену королевой, а тебя – ее правой рукой. Надеюсь, за это время ты не изменил своего мнения по этому вопросу и готов принять нашего брата Михаила главнокомандующим сил Балканского союза?
– Нет, – сказал Георгий, – своего мнения я не изменил. Едва мой отец отречется в мою пользу от престола, я тут же переотрекусь в пользу Елены и принесу ей присягу как первый верноподданный. Но для этого еще до начала решающих событий я должен вернуться в Сербию. И я уже знаю, чем там займусь по приезду. Кое-чему меня ваш супруг уже научил, другие вещи мне придется познавать по ходу дела, но обещаю, что вашим и нашим врагам от моего возвращения совсем не поздоровится…
– В качестве кадровой закваски я отправлю с тобой в длительную командировку кое-кого из «дроздов», – сказал князь-консорт, – а также полковника Рагуленко, иначе именуемого оберст Слон, вместе с его «слонятками». Пора вводить в обычай «отпускников», которые, оставляя основное место службы, поедут на Балканы воевать за свободу славян, а российское государство до поры до времени будет тут ни при чем. В таких условиях, когда из России в Сербию все время смогут поступать добровольцы, боеприпасы, медикаменты и новейшее оружие, устраивать бойню австро-венгерским войскам в лесисто-гористой местности можно долго и со вкусом.
– Быть посему! – закрыла дискуссию императрица. – Если война неизбежна, то нужно упредить противника и вынудить его на опрометчивые действия, когда он ни к чему еще не готов. И пусть никто не сомневается, что у меня хватит решимости провести Россию через войну и привести ее к победе. Тихое и спокойное время для России кончилось – впереди гроза, а это значит, Павел Павлович, что все учреждения и ведомства должны перейти на предвоенный режим работы. Всеобщую мобилизацию проводить преждевременно, но все остальное должно быть сделано незамедлительно. Как говорил господин Джугашвили в свое время: наше дело правое, с нами Бог, враг будет разбит и победа останется за нами. Аминь.
20 июля 1907 года, 13:05. Сербия, Белград, Королевский дворец.
Премьер-министр Сербского королевства Владан Джорджевич.
Первое время я вообще ничего не понимал. Из тюрьмы меня выпускали так, будто встречали на вокзале дорогого гостя: с красной дорожкой, музыкой и цветами… Шучу. Но извинения поникшего головой господина Димитриевича стоили всего вышеперечисленного. Вид у него был как у нашкодившего гимназиста, которого поймал за ухо строгий учитель. И «учитель» стоял тут же, серьезный до невозможности – полковник Баев, глава русской Загранразведки по прозвищу «Паук», человек настолько жуткий, что при одном только намеке на его неудовольствие господин Димитриевич сразу делается кем-то вроде побитой собаки. Но это были только цветочки. Мало ли по какой причине этот страшный человек проявил участие к судьбе несчастного заключенного.