— Ну, может быть, после смерти мистера Корвина. Возможно, ей было одиноко, когда его не стало, — хваталась я за соломинку.
— После смерти мужа миссис Корвин дённо и нощно скорбит о нём, — ответствовал шофёр, слегка повысив голос. — Поговорите об этом с Луизой. Вам… вернее, тому, кто вам поведал столь гнусную ложь, должно быть стыдно, ведь на бедную леди столько несчастий свалилось. А любому, кто повторяет подобные пакости, должно быть стыдно вдвойне.
Определённо, мне удалось пробить броню вышколенной сдержанности Николаса — какой успех! Прощаясь, он смотрел на меня волком. Сначала Донна, а теперь ещё и он.
Если в самое ближайшее время я не раскрою это дело, то не смогу допросить ни единую живую душу — все попросту перестанут со мной разговаривать.
Глава 20
После ухода Николаса у меня возникла мыслишка, не поболтать ли ещё разок с Луизой — вдруг узнаю что-нибудь о гипотетическом любовнике Донны? Но почти сразу же отмахнулась от этой затеи. Николас ясно дал понять, что думает об этом его жена, так чего ради огород городить?
В общем, Донну я пока что отложила в сторонку — до той поры, когда на меня снизойдёт озарение, как дальше заниматься этим вопросом. Если вообще придёт охота заниматься. А между тем я не охватила — да что не охватила, даже не затронула! — ещё один, совершенно иной аспект расследования. Чем и решила заняться в среду с утра пораньше.
Миссис Корвин — я имею в виду старшую миссис Корвин — вышла прогуляться, сообщила по телефону её экономка и обещала передать, что мне нужно срочно с ней поговорить.
Через час Эвелина Корвин перезвонила.
— Вы что-то обнаружили? — с нетерпением спросила она.
— Боюсь, что нет. Пока, во всяком случае. Но я тут сообразила, что в пятницу забыла спросить у вас ещё два телефончика.
— А-а. — Она заметно сникла. Но уже в следующий миг деловито предложила: — Итак, чьи телефоны вас интересуют?
— Педиатра и пульмонолога, которые наблюдали Кэтрин.
Эвелина без разговоров продиктовала мне оба номера, и я пообещала вскоре с ней связаться.
Доктор Мадзелли, педиатр Кэтрин, сказал, что сможет уделить мне несколько минут, если я подъеду к нему в клинику к одиннадцати сорока пяти. Я покосилась на часы: одиннадцать двадцать, — после чего заверила доктора, что успею. в чём сама о-очень сильно сомневалась.
Мухой, за четыре минутки, я слетала в уборную и обратно и, на ходу натягивая пальто, метнулась к двери офиса — пробежка заняла не больше трёх минут. После чего пять минут мерила холл шагами в ожидании лифта. А когда наконец спустилась вниз, ещё пять минут судорожно ловила такси — и в итоге поймала, на беду с водителем, который не любил быстрой езды (второго такого на Манхэттене, наверное, не сыскать). Нетрудно догадаться, что в клинику я прибыла аккурат вовремя, чтобы рассыпаться в извинениях перед секретаршей.
— Доктор ждал вас в одиннадцать сорок пять, миссис Шапиро, — оборвала меня костлявая блондинка с огромным бюстом. Я пустилась было в объяснения насчёт лифта и такси (уборную упомянуть как-то постеснялась), но Большой Бюст не дала мне и трёх слов сказать: — Сейчас доктор занят с пациентом. Он постарается вас принять перед следующим больным, но, разумеется, никаких гарантий. Видите ли, он очень занятой человек.
— Миссис Корвин, бабушка Кэтрин Корвин, считает необходимым, чтобы я поговорила с доктором именно сегодня, — авторитетно заявила я (соврала, ясное дело). — А у меня весь день очень плотно расписан. — Ещё одна ложь, чтобы составить компанию первой.
На секретаршу это не произвело впечатления.
— Я уверена, что доктор постарается. А пока что, будьте любезны, присядьте вон там, хорошо? — Кивком крашеной блондинистой головки Большой Бюст указала на смежное помещение и с натужной улыбкой спровадила меня.
В жизни не бывала в приёмной педиатра, во всяком случае не в этом веке. Так что меня впечатлили старания доктора Мадзелли развеселить своих маленьких пациентов. На бледно-жёлтых стенах красовались изображения животных, стилизованные под людей: нагловатая леди-утка в ярко-оранжевом платье, на высоченных шпильках и в вызывающей красно-зелёно-золотистой шляпке. В руках утка держала огромный фирменный пакет универмага «Блумингдейл», набитый покупками. Ещё там был удалой серый волк в белом цилиндре и белом же смокинге, подпоясанный широким лиловым кушаком. Изогнувшись в поклоне, волк вручал букет фиалок рыжей лисичке. Лисица щеголяла в расшитом блёстками бальном платье ослепительно-алого цвета. Рыжую морду венчала бриллиантовая тиара. Столь же незабываемо были наряжены жираф, кенгуру, крокодил и ещё какой-то зверь — явный плод творческой фантазии художника.
Но одними стенами веселье не ограничивалось. Обстановку приёмной составляли лилипутские креслица, конь-качалка и манеж, заваленный книжками и игрушками. Короче говоря, комната эта из кожи вон лезла, лишь бы заставить бедных деток позабыть, что они пришли сюда, дабы их кололи иголками, простукивали молоточками и запихивали в горло отвратительные палочки. И наверняка в некоторых случаях тактика срабатывала — по большей части с самыми маленькими пациентами и с обладателями плачевных коэффициентов умственного развития.
Итак, я устроилась на диванчике, обитом коричневым дерматином. Кроме меня в приёмной — в дальнем её углу, возле манежа, где забавлялся погремушками младенец, — сидела молодая женщина довольно невзрачной внешности. Она была настолько поглощена чтением любовного романа в бумажной обложке, что едва глянула в мою сторону, когда я вошла. Я взяла один из журналов, что лежали на столике рядом. Затем вернула его на место и взяла другой. Потом ещё один. В конце концов до меня дошло, что здешняя подборка ограничивается публикациями типа «Сегодняшняя мама», «Сегодняшние дети» и «Сегодняшние младенцы». Так-с, надо заняться чем-нибудь дельным. Достав из сумки заветный блокнот, я принялась изучать свои записи. И едва перешла ко второму параграфу, как услышала душераздирающий вой.
Нервы у меня, прямо скажем, не те что раньше, — да и тогда хвастаться особенно было нечем, — так что меня едва не хватил инфаркт. Я покосилась на соседку по комнате. Книжка валялась у её ног, одной рукой женщина держалась за сердце, а другой прикрывала рот. Через несколько секунд вой прекратился, и она виновато улыбнулась мне:
— Адаму всего четыре месяца. — И нагнулась за книжкой.
Я вернулась к своим записям. И добралась аж до второй страницы второго параграфа, когда моё спокойствие снова было прервано. На этот раз источником шума был зарёванный мальчуган, которого проволокла в приёмную высокая, глубоко беременная дама. Мальчик тщетно рвался обратно. Понятия не имею, сколько ему было лет. При отсутствии собственных детей мне трудно судить о возрасте чужих. На мой взгляд, горлодёру было где-то от двух до шести.
— Пожалуйста, не надо так кричать. Брайан, — негромко вразумляла его мамаша. — Доктор ничего плохого тебе не сделает.
— Ненавижу его! Ненавижу! Чтоб он сдох! — взвизгнул Брайан, наградив меня дикой головной болью.
— Брайан! Не смей говорить такие вещи! — осадила деточку мама, дёрнув за руку.
— А мне плевать! — вопил несмышлёныш, не оставляя попыток высвободиться.
— Возьми себя в руки! Что ты ведёшь себя как маленький!
— Папочка ни за что бы меня сюда не привёл! — заявил ребёнок, шумно сопя. — Папочка меня любит!
— А ну успокойся! — приказала ему мать.
Протащив крикуна чуть ли не волоком через всю приёмную, она, слава богу, решительным шагом миновала мой диванчик и устремилась к группе кресел в другом конце комнаты. Брайан между тем лягался, брыкался и протестующе вопил во всю глотку. Добравшись до кресел, мать склонилась к сыночку и погладила его по голове.
— Знаешь что, после того как побываем у доктора, мы с тобой пойдём в кафе и накупим всяких вкусностей.
— Мороженое? — просветлел мальчишка, разом перекрыв фонтан слёз и вытирая нос рукавом.