В какое время попала сама Ольга? В какой мир? Упоминался Лондон. Все, кого она здесь видела, говорят на английском языке. Судя по медицинскому инструменту, обстановке спальни, бархатному платью, одежде мужчин, то, как они называют друг друга, похоже на девятнадцатый век или начало двадцатого.
Ольга впервые в жизни подумала, что благодаря прочитанным книгам ей будет гораздо легче адаптироваться в прошлом, нежели Шэйле в будущем. Только необходимо понять, что здесь к чему и кто есть кто. Какую роль играли в жизни Шэйлы эти люди? То, что она виконтесса и её муж Айсберг — понятно и очень неприятно. Ольга глянула на огромную кровать. От проскочившей мысли обдало очередной волной озноба. Не хватало только постельных развлечений!
Она морщила лоб и с силой потирала виски. Силилась призвать на помощь чужую память, уговаривая ту откликнуться. Должна же она подсказать хоть что-нибудь! Но, как ни странно, ничего не получалось. Присутствия чужого разума не ощущалось. Вероятно, душа прежней хозяйки на радостях забрала все воспоминания с собой и сбежала. А чему удивляться? Ольга до сих пор чувствовала на себе безразличный взгляд «ледяной глыбы». Разве так смотрят на больную жену? «Именно так и смотрят», — невесело заключила она. Когда не любят. Когда жена — пустое место. Когда её боль — это только её боль, и никому нет до неё дела. Виконтесса умирала, и её неожиданное воскрешение вызвало настоящий переполох. Стало обидно за себя, за свою душу, неудачно пролетавшую мимо агонизирующей Шэйлы и попавшей в капкан её тела.
Если несколько часов назад Ольга считала чужое тело временным убежищем, с которым не обязательно было мириться, то сейчас ей предстояло в нём жить. И сколько это продлится, кажется, решать будет не она. А кто? Ответ так и не напросился. Строить догадки и размышлять на эту тему казалось бессмысленным. От осознания, что её душа застряла в чужом теле, возможно, навсегда, Ольгу затрясло от страха. Горячая волна прокатилась по телу, выплеснувшись жгучими слезами.
— Господи, я никому никогда не желала зла и всегда поступала только по совести. За что ты со мной так? — шептала она беззвучно. Разве её душа заслужила участи быть погребённой в чужом теле?
В голову полезли мрачные предположения.
Стоит ей признаться, что она не Шэйла и исход будет вполне ожидаемым: перед ней гостеприимно распахнутся двери психушки, и Айсберг с превеликим удовольствием подтолкнёт её туда в спину. Или будет, как в «Джейн Эйр», где Рочестер посадил больную жену под замок и приставил к ней надзирательницу.
Есть другой вариант. Можно не препятствовать доктору делать своё чёрное дело и позволять дальше накачивать её наркотиками. В конце концов, её похоронят в семейном склепе в этом теле и в этом времени.
Будто наперекор невесёлым думам, в животе заурчало. Чужое тело требовало внимания. Оно очень хотело жить, а значит, есть. Ольга недовольно похлопала по животу и тяжело вздохнула. Прошептала:
— Замолчи, такая жизнь мне не очень-то и нужна.
А вокруг неё всё дышало этой самой жизнью.
Сиделка сидела у кровати, сложив руки на коленях и уставившись в спину больной. Она добросовестно выполняла свои обязанности и готовилась по указанию доктора Пэйтона подлить в еду миледи лауданума. Чуть-чуть, капельку. Для её же блага. Она уступила место Мадди, когда та принесла поднос с чашкой горячего бульона.
— Миледи, вам нужно поесть, — услышала Ольга.
Отказываться было неразумно. Пока не принято окончательное решение, нужно играть роль Шэйлы. Ольга заёрзала, уголком одеяла утерев слёзы: ничего уже не исправить, а слезами горю не поможешь. «Шэйла… Леди Хардинг… Шэйла Хардинг… Виконтесса», — мысленно повторяла она, как заклинание. Напомнила себе, что нужно следить за своей речью, а лучше и вовсе помалкивать, и временно забыть русский язык.
Стоило вспомнить из прочитанных книг, как ведут себя аристократы и какие у них обязанности в кругу семьи. Как сделать, чтобы никто не догадался о подмене? Кто родители Шэйлы? Как часто они встречаются с дочерью? И главное — какой год на календаре?
***
Траффорд, держа поднос с завтраком, остановился в нерешительности. Из-за неплотно закрытой двери библиотеки гремел раздражённый голос графа Малгри.
Чтобы его сиятельство позволили себе повысить голос? Подобное случалось крайне редко. Не важно, был ли это виконт, не подчинившийся отцу и в сердцах хлопнувший дверью. Или нерадивая прислуга, споткнувшаяся на ступеньке лестницы и разбившая дорогой мейсенский фарфор. Или немой кучер, решивший, что может поехать другой дорогой без позволения на то хозяина. Граф всегда был выдержан. Сорока шести лет от роду, он держался прямо и с таким достоинством, что казался много выше своего немалого роста.