— Интересно, продолжай, — попросил он меня.
— Поведение убийц тоже разное. Одни серийные убийцы оставляют тела жертв, потеряв всякий интерес к ним после смерти. Другие же стремятся выставить их напоказ или наоборот — спрятать.
Он поднял на меня глаза, давая понять, что хочет задать вопрос.
— Насколько я тебя понял, ты считаешь, что наш серийный убийца прячет трупы своих жертв?
— Все правильно, Юрий Васильевич. Наш убийца не будет выставлять напоказ трупы своих жертв. Он для этого достаточно умен и осторожен. Я не исключаю того, что он ранее судим, возможно, тесно сотрудничал с правоохранительными органами, и поэтому хорошо знает их работу.
— Тогда чем ты объяснишь, что он убивает периодически? С чем это связано? Что по этому поводу говорят ученые мужи?
Я усмехнулся. Мне было интересно наблюдать за Костиным. Я не ожидал, что этот вопрос вызовет у него такой интерес.
— По признанию многих серийных убийц, после совершения очередного убийства они не испытывали какой-то эмоциональной разрядки. Многих, наоборот, охватывало чувство безнадежности и бессилия. Они следят за расследованием этих убийств, а некоторые из них нередко участвуют в операциях по поимке себя в качестве добровольного помощника. Но это не все, некоторые не интересуются расследованием, считая, что надежно спрятали тело жертвы.
— Ты знаешь, о чем я подумал сейчас, слушая тебя? Если ты окажешься прав, то нас ожидает не совсем хорошее будущее. Пока мы на него выйдем, он убьет многих ни в чем не повинных людей.
Он посмотрел на меня и, закурив сигарету, произнес:
— Я бы хотел, чтобы ты продолжал заниматься этой проблемой наряду с другой. Она сейчас достаточно актуальна, просто держи руку на пульсе.
— Я понял вас, Юрий Васильевич. Но я боюсь, что у меня возникнут большие неприятности с моим начальником отделения.
— Это не твое дело. Я сам решу с ним этот вопрос.
— Тогда я готов заняться этой проблемой.
— Вот и хорошо, а сейчас иди, работай.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Шел февраль 1982 года. Сергеев проснулся от шума, доносившегося из кухни. Он открыл глаза и посмотрел на настенные часы. Они показывали начало девятого утра. В доме было прохладно, и поэтому ему не хотелось вылезать из теплой и мягкой постели. Он полежал еще минут пятнадцать, наслаждаясь этим теплом, а затем, откинув одеяло в сторону, сел на кровати. Нащупав голой ногой стоптанные домашние тапочки, он сунул в них голые ноги и направился на кухню.
— Завтрак готов? — поинтересовался он у сожительницы.
— Да, готов. Иди умывайся, я сейчас тебе положу мяса.
Он вышел в прихожую, откуда через минуту донесся шум льющейся воды. Умывшись, он сел за стол и, взяв кусок хлеба, приступил к завтраку. Он любил эти ранние зимние часы, когда никуда не нужно было идти и сейчас, разрезая ножом большой кусок мяса, наслаждался жизнью. За окном протяжно и зло выла вьюга, заметая чьи-то следы, а здесь, в его доме, было светло и тепло.
— Мадина, как у нас с мясом?
— Ты что, сам не знаешь? Загляни в холодильник, — сказала она, наблюдая, как он ест.
Вот уже около года, как она перебралась к нему жить. За это время она всего лишь два раза навещала своего сына, которого оставила у матери. Сначала ее тянуло домой, к ребенку, но она пересилила себя и сейчас уже не испытывала никаких материнских чувств. Последний раз она видела сына перед Новым Годом. Она зашла домой и, стараясь ничего не зацепить в темной прихожей, вошла в дом. На диване сидела мать и что-то вязала. Увидев полупьяную дочь, мать отложила вязание и поднялась с дивана.
— Тебе что здесь нужно? Ты зачем сюда пришла? — спросила она грозно.
— Ты не кричи! Я что, не имею права пообщаться со своим ребенком?
— Трезвой нужно приходить! Ты посмотри, на кого ты стала похожа! Я еще тогда говорила, что он тебя до добра не доведет!
— Не лезь в мою жизнь. Как хочу, так и живу. Где ребенок? Я хочу его видеть, — оттолкнув мать в сторону, она попыталась пройти в спальню.
Мать, словно коршун, набросилась на ее сзади и, вцепившись руками в платок, потащила ее обратно из спальни. Они вцепились друг другу в волосы и стали молча бороться, стараясь не шуметь. Неожиданно они остановились. В дверях спальни стоял ребенок, щурясь от яркого света. Он проснулся от шума и вышел посмотреть, что творится в комнате.
— Сынок, это я, твоя мама. Иди ко мне, — протянула она к сыну руки.
Однако мальчик, словно не замечая рук матери, прижался к ногам бабушки и со страхом смотрел на раскрасневшуюся от борьбы, растрепанную женщину, назвавшуюся почему-то его матерью. Он испуганно заплакал.
— Уходи, чтобы я тебя не видела! — крикнула мать, указывая ей рукой на дверь. — Где пила, туда и иди! Не пугай ребенка. Вот протрезвеешь, тогда и приходи.
Мадина сунула руку в карман и, достав оттуда поломанную плитку шоколада, положила ее на стол. Еще раз взглянув на плачущего сына, она вышла из дома.
Сергеев очнулся от толчка в бок. Открыв глаза, он увидел стоявшего в дверях контролера, который громко выкрикивал его фамилию. Он быстро вскочил с койки и чуть ли не бегом бросился к двери.
— Спишь? — грубо выкрикнул контролер и под смех камеры сильно ударил его по спине резиновой дубинкой.
Он молча довел его до дверей кабинета и, приоткрыв дверь, втолкнул его туда. За столом сидел знакомый ему майор и разливал по кружкам крепкий черный чай.
— Проходи, Аллигатор. Присаживайся, попей чаю.
Он осторожно присел на стул и, взяв в руки эмалированную кружку, сделал глоток. Чай был горячим и очень душистым. Он давно уже не пил такого вкусного чая. Его вкус живо напомнил ему о жизни до тюрьмы.
— О чем думаешь, Аллигатор? — услышал он голос майора. — Очнись, вернись на землю. Давай докладывай, что тебе удалось узнать?
Он сделал еще один глоток чая и, отодвинув в сторону кружку, приступил к докладу.
— Осужденный Ларионов при разговоре с Никитиным рассказывал, что оперативникам не удалось найти в его доме ценности, которые он надежно спрятал в одном месте. Об этом месте знали лишь он и его мать. Ценностей, с его слов, там много, на несколько десятков тысяч рублей.
— Что за ценности? — поинтересовался у него майор.
— Насколько я понял, Ларионов со своим товарищем взяли универмаг в Письмянке, что в пригороде Бугульмы. Там они разжились большими ценностями — золотом, камнями. В универмаге был ювелирный отдел, вот они его и хлопнули. Друг у него был наркоман, плотно сидел на кодеине. То ли он перебрал дозу, то ли что-то другое, но друг его преставился, и сейчас все эти ценности принадлежат лишь ему одному.
Майор сделал небольшую паузу и, взглянув на Сергеева, который с жадностью пил чай, произнес:
— Что у тебя еще, Аллигатор?
— Ну, о Воронине я вам уже докладывал в прошлый раз. Могу добавить только одно, что за ним еще две кражи. Это на улице Фрунзе и Светлой. Он выставил эти хаты в июле. Сейчас сильно переживает за эти преступления. Боится, что менты выйдут на него и предъявят ему это.
— Как другие?
— Все по-прежнему.
— Хорошо. Молодец. Наливай еще. Вот, бери конфеты.
Сергеев протянул руку и взял конфету. Карамель оказалось такой жесткой, что он чуть не сломал зуб, стараясь раскусить ее.
— Что-то у вас конфеты старые, гражданин майор. Чуть зуб не сломал.
— А ты что, Аллигатор, хочешь, чтобы я тебя «Птичьим молоком» здесь угощал? Скажи спасибо, хоть такими угощаю.
— Спасибо, гражданин майор, — поблагодарил его Сергеев. — Дайте команду, пусть меня отведут в камеру. И еще скажите своему «дубаку», чтобы полегче орудовал своей дубиной. А то и покалечить может.