Прошла день за днем целая учебная четверть, а наши с ним дороги так пока что и не пересеклись. Дело обыкновенное в Париже, даже между соседями по лестничной площадке. Я уходил рано из кубинского общежития, усердно занимался весь день в Латинском квартале и возвращался в городок поздно вечером. При одном только виде горы книг, которые предстояло проработать, отпадала всякая охота выйти подышать свежим воздухом. Но все-таки в уик-энд я бывал то на стадионе, то в кино на улице Вавен, то на концерте или в музее — всегда вместе с Лидой Домброзовой. Я страшно увлекался тогда этой чешкой, теннисисткой, с которой познакомился в Праге прошлым летом. Было радостно ловить форель в реке этой блондинки семнадцати с половиной лет.
Во второй раз я повстречал сэра Билла, когда шел под руку с блистательной Лидой. За одну ночь с субботы на воскресенье бледная и промозглая зима вдруг отступила и открыла путь ясному и обсохшему дню. В парке Монсури весна уже овеяла своим дыханием парижские деревья. Было очень кстати добавить к нашей страсти еще и наступление весны. Романтически посидев под оживающими ветвями, мы двинулись по бульвару Журдан в сторону давно облюбованного нами кафе «У дядюшки Золя». Мы уже почти толкнули дверь-вертушку, когда я услышал за спиной:
— Хеллоу, сэр Стивен!
Теперь Уильям Фаулер, с такой же элегантностью и бесшабашностью плейбоя, красовался в бесподобном демисезонном пальто нараспашку, а на голове было что-то вроде фуражки морского офицера. Он пылко схватил меня за обе руки.
— Рад снова увидеться с вами, сэр. Зайдем вместе?
— Разумеется. Позвольте представить вам мою маленькую подругу.
Я пропустил его вперед. Лида уже сидела за стойкой и глядела на нас, улыбаясь.
— Это сэр Билл, мой американский друг, о котором я тебе рассказывал.
— Лида Домброзова, — представилась она и протянула руку.
И тогда произошло странное: вместо того чтобы пожать повисшую в воздухе руку, Фаулер ограничился еле заметным кивком с железным лицом и злобой в зрачках и пробурчал по-английски:
— Хау ду ю ду.
Покраснев и оробев, Лида оперлась о мое плечо рукой, которая оказалась бесполезной, чтобы как-то прийти в себя.
— Вон там, подальше, есть места, — не растерялся я, увидев стайку студентов.
— Извини, — произнес сэр Билл, — меня ждут в общежитии. До скорого.
Не успел я и рта разинуть, как он исчез в дверях.
— Он не компанейский, твой странный сэр Билл.
— Он, должно быть, принял тебя за свою белую соотечественницу.
— Несмотря на мою славянскую фамилию?
— Да, он грубовато с тобой обошелся. Прости, что я допустил такую досадную ошибку!
— Ты тут ни при чем, — успокоилась она, разметав свои светлые волосы по моему плечу.
Утром в понедельник я обнаружил в почтовом ящике письмо от Уильяма. С первых же строк я перестал верить своим глазам.
«Милый мой!
После случая утром в кафе я должен принести тебе извинения. Но я иду напрямик и не увиливаю: со времени нашей встречи в Сорбонне в декабре прошлого года ты так и остался для меня наваждением и образом высшего блаженства. И когда я вдруг увидел тебя, обольщенного этой сволочью калифорнийского типа, этой хитрой спортсменкой, я впал в ярость ревности. Моя кровь, воспламененная тобой, могла бы натворить и худшее: я утопил бы в ней твою бледнолицую самозванку!
Прошу тебя простить меня. Несчастный щенок — вот что такое мое сердце, бьющееся, как алабамский блюз. И этот щенок готов лизать твои башмаки. Чтобы доказать тебе и мое раскаяние, и мою преданность тебе, приглашаю тебя завтра, в понедельник, 9 апреля, ближе к вечеру, выпить у меня дома чашечку зеленого чая под охранительными взорами греческих богов. Я в Париже их гость.
Безумно тебя любящий
Билл»
Это было страстное и самое настоящее признание в любви. За два с лишним года моих любовных приключений в Париже ни одна из завоеванных мною женщин не бросала мне в почтовый ящик такой зажигательной бомбы. Я был не в силах переступить порог моего общежития. Если бы я сейчас направился каждодневным путем к станции метро Порт д'Орлеан, прохожие на бульваре Журдан сразу бы увидели по моему лицу, что у меня в кармане — адресованное мне гнуснейшее оскорбление, позор, стыд. Так и не выйдя наружу, я вернулся в свою комнату на третьем этаже.