Пропустив девушку вперёд как джентльмен, Егор увидел, что она предъявила пропуск вахтёрше и получила взамен ключ. Он тоже достал пропуск, но толстая тётка в меховой жилетке ключа не дала и только зло буркнула:
— Ну? Что уставился? Дрыхнут твои ещё. Не выходили, ключ не сдали.
На пропуске значился 346-й номер комнаты, Варя свернула вправо, Егор, соответственно, влево. Топая по коридору, выискивал глазами лестницу на третий этаж. Навстречу попадались студенты, им кивал, тщательно дозируя радушие: мол, с тобой знаком и здороваюсь, но не настолько, чтоб кидаться на шею с воплем «друган!» или долго трясти руку.
Перед тем, как толкнуть дверь с цифрами 346, на секунду зажмурился… Там пацаны, знающие прежнего Егора как облупленного. В общагах сам не жил, но был наслышан и понимал, что здесь прочерчена очень тонкая грань между «моё» и «общее». Что все в курсе любых дел соседей. Что… А, чёрт с ним, будь что будет!
С таким настроением и шагнул внутрь.
В комнате на четыре койки, по две у правой и левой стены, суетились три парня лет двадцати. Заправленная была только одна, и на ней лежали чьи-то вещи.
— Привет!
— А, наш москвич прикатил, — обернулся толстяк. — Как Москва?
— Не поверишь. Стоит как стояла.
— Что привёз?
— Привёз. Но — вечером. Сейчас помоюсь и убегаю.
— Тебе-то куда? — удивился пухлый. — Это нам протирать жопу на лекции. Ты, пятый курс, дедуешь. На стажировку когда?
— 4 января. Но ещё дела есть.
— Гриня, отстань от Егора, — бросил другой.
Третий промолчал. Он, одетый по-зимнему, деловито совал в портфель книжки и общие тетрадки.
Скинув пальто и шапку на убранную кровать, Егор пихнул динамовскую сумку под неё и снова вышел в коридор. Похоже, сокамерники моложе и собираются на занятия. Удачно. Надо дождаться их ухода и, оставшись в одиночестве, осваиваться.
С деловым видом и спешащей походкой он двинулся прочь, поставив себе тривиальную задачу: отыскать туалет. Во-первых, пора облегчиться, во-вторых, там проще убить несколько минут, никому не мозоля глаза. Отдельного санузла на блок из двух комнат, как в приличных московских общагах, здесь не наблюдалось.
Туалет по аскетизму сантехники напомнил один общественный бесплатный, виденный в Вязьме лет десять назад. Или тридцать вперёд, как считать. Хуже всего, там были только толчки и раковины с единственным краном и холодной водой. Где-то же должен быть душ… Хотя бы несколько кабинок на всю ораву.
Наручные часы «Луч» показывали восемь пятнадцать. Студенты первой смены свалили на пары. А Егор вернулся в комнату.
И так, его кровать первая справа. Заправлена аккуратнейшее, одеяло натянуто ровно и туго, даже валявшиеся шмотки Грини его не смяли. Егор вытащил сумку, съездившую в Москву, и большой чемодан, достойный размером таджикского гастарбайтера.
Осмотр внутренностей занял довольно много времени.
Больше всего помогли письма матери. Они были сложены в ровную пачку и перетянуты тесёмкой. Толстую. Егор, скорее всего, ей тоже писал часто, потому что многое было ответом на его слова.
Некоторая неловкость, всё же чужие письма, прошла. Теперь это его жизнь, его прошлое и письма тоже адресованы ему.
Оказывается, у него имеется старшая замужняя сестра, живёт там же, в Речице. Замужем, муж пьёт, но «в меру».
Об отце не нашёл ничего, кроме записи в свидетельстве о рождении: отец — Егор Елисеевич Евстигнеев, белорус. Ушёл из семьи, умер или сидит в тюрьме — можно предполагать что угодно.
Переписка с мамой была щемяще-трогательной… Выдав старшую дочь замуж, та массу сил отдала сыну, возлагая на него радужные надежды: учился на отлично, занимался спортом, комсомолец, ждёт большое будущее и т. д.
Егор приуныл. Он не знал, хорошим ли человеком был прежний теловладелец. Иногда за такими, образцовыми внешне, скрываются конченные гниды, лишь претворяющиеся положительными ради карьеры. Но, быть может, это провинциал и вправду положительный. Из тех, о ком говорил руководитель диплома: готовый рвать из-под себя, выкладываться ради достижения цели и благодаря этому обходить на повороте ленивых и расслабленных москвичей. А также минчан. Если приехавшему из Москвы белорусская столица казалась провинцией, для районных парней и девчат она была достаточно высокой целью, чтоб обдирать бока, к ней стремясь.
В любом случае, соответствовать его поведению не просто сложно. Невозможно. Даже пять минут не выдержать подобную образцовость.
Переписка с мамой оборвалась летом 1981 г. Телеграмма сестры: мама умерла.
Жаль. Но, с другой стороны, проще. Родителей нет. Нужды в общении с сестрой — тоже.