До покушения...
До отравления...
До Евы...
Она срывала весь его контроль. И если прошлые разы он мог списать на яд и помутнение собственного разума, то сейчас нужно было признать, что дело не в собственной слабости, а в ней. Одно наличие ее в его жизни обрывает внутренние канаты и выпускает на Балу его вторую натуру. А монстр, как раз, склонен оберегать волчицу.
Он рванулся к ней через кожу Наследника. Сила окутала, пропитала собой воздух. Вампир прижал к себе девушку, заставил смотреть в глаза. Раньше одного этого приказа хватало, чтобы удерживать раненного несколько часов, а то и дней. Но не с ней... Она ускользала из оков его магии, как просачивается вода из треснутого кувшина. И если сначала вампир этого просто не заметил, то затем...
Николас невольно коснулся собственной щеки, где были ее пальцы, вспоминая...
Сначала, сразу после Зова, он не «чувствовал» ее, не мог прочитать, как других, как вампиров или людей. Он только видел, что ей больно. Больно настолько, что путается сознание, превращаясь в куцые обрывки мыслей и отголоски настоящих чувств.
Ипостась отозвалась рыком, потому что явно не могла удержать жизнь в ее теле, не могла остановить кровь и с каждой минутой волчье сердце билось все медленнее.
Этот рык подхлестнул Николаса. Милисса, как лекарка, была сейчас единственной, кто мог реально помочь. Бессилие злило Рожденного, а злость, в свою очередь, вызывала ярость у второй натуры, а слепая ярость, бесконтрольная, не имеющая лица врага, несла только смерть. Всем.
Ее рука. Ее всегда горячие руки, сейчас были холодными, как талые ручейки с холмов по весне. Это она утрачивает жар оборотня или же он горит? Да, это он. Кожа Николаса пылала от ауры магии, от гнева, от эмоций его и второй натуры, который сейчас были одинаковы.
И если бы его спросили он не смог бы объяснить, почему вид страдающей язвы вызывал такую безотчетную ярость. А сейчас, вспоминая, понял, что не знает ответа. Рожденный и его вторая ипостась, в тот момент ненавидели всех, все живое вокруг. Хотелось чужих смертей, рек крови, криков. И только это ее прикосновение остановила двух мужчин в одном теле.
Рожденный чувствовал, как через его глаза в ее озера заглядывает бездна его ипостаси. И смотрит это с куда большим вниманием, чем сам Николас. Мысли Николаса метались в голове хаотично.
Она коснулась его, обратила внимание двух существ прямо в собственную душу. Возможно, от боли, распахнула разум врагу, а там... от волны восторга, какого-то детского восхищения и удовольствия у Николаса перехватило дыхание. Он «читал» разные чувства, у них были тысячи оттенков, и ему казалось, что он же видел все, что могут вообразить живые.
Но она просто окунула его в свою благодарность, в свою радость. Согрела таким простым теплом, и одновременно, согрела изнутри, словно через взгляд передала ласковый, весенний солнечный зайчик. А через ладонь - прохладу грозы после жаркого дня. Ему даже почудилось, что он ощутил, как его овевает ветер, а грудь вдыхает влажный воздух.
За какие-то пару ударов сердца Николас успел ощутить себя изможденным старцем, которому подарили юное здоровое тело. Будто и не жил до этого прикосновения, точнее жил, но не так. Существовал с грудой камней за плечами, а она сбросила их с него одним этим взглядом.
В ее чувствах не было ничего того, что он ощущал раньше. Не было нот жалости, страха, похоти, алчности, зависти, честолюбия. У других каждая светлая эмоция, была приправлена нотами иных, грязных и низких. Если ему сострадали из-за бремени его власти, как эта делала Анитэя, то тут же представляла себя матерью нескольких Рожденных, и какая власть и почет ее ждет после. Мать любила его, но тут же и боялась, что не сдержавшись, Николас может убить других ее детей, его братьев и сестер. Отец гордился успехами сына, причем любыми, понимал и промахи, но всегда опасался того, что его сын свихнется, и утопит Инедия в войнах и смертях. Страх правителя, что не сможет уберечь родную землю и расу.
За век Николас привык, что нет чистых эмоций. Они всегда в тугом узле еще с чем-то. Как темное и светлое, как день и ночь.
Но Ева показала, что бывают чувства без грязи, без черноты. Бывают они направлены и на него. На Ужас целого мира. Она просто показала день, с низкими облаками легкой грусти. Она грустила из-за его лица. Ей оно не понравилось. И холодные пальчики, которые приносили облегчение. Будто он горел в лихорадке, а прохлада ее кожи мгновенно сняла жар, заставила распрямить плечи.
И тут же подарив нечто бесценное, что вампир будет еще не раз вспоминать, она же решила и отнять, окончательно выскальзывая из его силы.