Танцы, которые проводились в «дальнем парке», так называли Парк имени Максима Горького, я уже об этом писал, контролировались пацанами из «Малухи» и «Крепости». Там «центровые» предпочитали не появляться, потому что численность и суровость нравов обитателей тех районов была непредсказуема. А Парк 28 гвардейцев-панфиловцев был как бы некой нейтральной территорией. И все же там довольно часто собирались «явисты» – их последователей сегодня называют байкерами. Только культовым тогда был не америкосовский «Харлей», а чешская «Ява». В лучшие времена «явисты» могли выставить своих на мотоциклах до двух десятков человек.
Примерно около половины десятого вечера собралась целая толпа наших союзников: «кизовские» и пацаны с «Угольной», «крепостные» и шпана из «Малухи», суровые «активисты» и малочисленные представители «Тюремного двора», обитатели «Страны небитых дураков» и «Дерибаса». Подвалило даже несколько «цумовских немых». Гремел бэнд под управлением барабанщика Тахира. Помню, они играли заводную пьесу очень модной по тем временам группы «CHICAGO». А потом неожиданно зазвучала песенка «STREET FIGHTER». Это уже работала группа «Фрамус» – музыканты из Чехословакии, непонятым образом попавшие в КазССР.
Толпа заорала, и мы стали бросать пустые бутылки из-под бормотухи прямо на площадку, где танцевали люди. А пили в то время в основном портвейн «номер 12» и «солнцедар», от которого наступало в голове затмение, и еще дешевый мутный «вермут». Некоторые курили «план» – тогда практически свободно, копеек за 50, можно было купить забитый анашой «косяк», в смысле уже готовую к употреблению папироску. Раздались крики, кому-то разбили голову, а мы разгоряченные тем, что «верхние» не появились, опрокидывая скамейки и урны, двинулись в сторону проспекта Коммунистического в надежде поймать хоть кого-нибудь. Рядом с грохотом носились «явисты». Дружинников, пытавшихся помешать нашему рейду, пацаны просто смели со своего пути… (Все это не значит, что эта война продолжается и поныне. Наоборот, мы все подросли и стали хорошими друзьями, и у нас были другие войны с другим противником, которому мы противостоим уже сообща.)
Кодекс чести
На улицах царил в то время типичный уголовный закон – честь превыше жизни. При любом раскладе ты должен был «ответить за базар», выйти один на один с обидчиком или встать стеной за своих пацанов. А если же тебя назвали как-нибудь очень обидно, например «пидором», то тут уж точно оскорбление смывалось только кровью. Правда, когда дрались один на один, то договаривались, до какого момента драться – например, до первой крови, или до фингала под глазом, или до победного конца, пока противник не побежит, размазывая слезы и кровь по своему лицу. Уважали не столько за возраст и за силу, которая порой ничего не значила (какой-нибудь маленький и плюгавенький уродец мог так напрячь какого-нибудь амбала, что мало не покажется), сколько за некий беспредел, я бы сказал, за драйв – когда пацан идет на толпу один, и та неожиданно поддается под этим неимоверным напором. Это был высший пилотаж. Был такой пацан по кличке Дункель, который даже среди всего многообразия алма-атинских шибзданутых отличался своим неадекватным поведением. Однажды, когда его остановили дружинники и задали вопрос: «Есть колющее или режущее?», то Дункель с криком: «Режущего нет! Есть рубящее!» выхватил из-за спины топор и стал гонять очумевших от страха добровольных помощников милиции…