Я быстро шла по снежному коридору, любуясь узорами ветвей, подсвеченных снизу фонарями. На фоне чёрного ещё неба сияющие оранжево-солнечные ветви переплетались в сказочные дворцовые своды. Некоторые ветки, расположенные ниже светильников, создавали из теней подобие удивительной мозаики под ногами. Стены серебрились разными оттенками – в зависимости от расстояния до фонаря. Игра света и тени, блеск снега создавали ощущение нереальности окружающего мира.
Впереди, в самом затемнённом участке, удалённом от соседних фонарей, я заметила знакомый силуэт.
– Вот теперь-то и встретимся, – прошептала я. – Из этой снежной траншеи ты никуда не денешься.
Девушка стояла, не шевелясь, словно поджидала. Она была всё в том же платке и пальто, которое для такой зимы выглядело совсем неподходящим. Подойдя так близко, как никогда ещё не получалось раньше, я улыбнулась и поздоровалась:
– Доброе утро! Рано вы сегодня гуляете. Не холодно в такой мороз? У меня вот пальцы на руках совсем уже не слушаются.
Наши взгляды встретились… На исхудалом лице с заострённым носом и ярко проступающими скулами глаза девушки выглядели неестественно большими. Казалось, на её лице вообще ничего нет, кроме этих огромных глаз. Я смотрела на неё и не могла отвести взгляд. А потом…
Снаряд разорвался совсем близко, но никто уже не реагировал. Бомбили севернее, там, где за 2-м Муринским располагались завод имени Энгельса и завод «Светлана». Кушелевку бомбили вчера – значит, сегодня не будут. Значит, и идти надо сегодня. И не только из-за налётов, но и потому, что завтра сил будет ещё меньше.
Классная наставница, Валентина Афанасьевна, встала первая, долго стучала топориком, пытаясь непослушными слабыми руками наколоть щепок из ножки стула. Ещё вчера Сенечка принёс из соседнего дома куски рамы, которую они несколько дней упорно расшатывали, чтобы выломать, потому что и полы, и перегородки давно уже растащили другие. Так что на сегодня запас дров был. Но чтобы растопить маленькую, обложенную кирпичами из того же разбитого дома, печурку, нужны щепки. Бумага давно закончилась. Последний кусок обоев берегли на обед, потому что, разварившись, мучной клейстер придавал супу вкус. Когда вода закипела, Валентина Афанасьевна отлила немного кипятка в жестяную банку, а в ковшик положила остатки чечевицы, которые хранили на крайний случай.
И Сенечка, и она уже проснулись, но не вылезали из-под одеял. Теперь у каждого было по несколько матрацев и по четыре одеяла, так что в кровати создавалась хотя бы видимость того, что в комнате не очень холодно. Один матрац наставница вчера снесла куда-то и принесла вместо него четыре старых то ли простыни, то ли скатерти. Не важно, чем это было когда-то. Главное, что теперь в них можно было обернуть тела, чтобы отвезти к кладбищу. Ещё два матраца разрезали вдоль, чтобы использовать как подложки для тел.
Она поёжилась от внутреннего холода, который уже многие месяцы не покидал её. От всего училища их осталось трое. Сегодня оставшиеся в живых должны отправить своих товарищей в последний путь. Она даже не пыталась думать, как втроём можно дотащить четыре тела, хоть и остались от этих тел лишь кожа да кости. Вчера Сенечка с Валентиной Афанасьевной сняли с умерших всю одежду, которая могла ещё пригодиться. В это время она стояла в очереди за хлебом, сжимая в кулаке целых семь карточек, последних. Одноклассники умерли в субботу и воскресенье, сведения классная наставница ещё не успела сдать, поэтому пока можно было получить хлеб на всех. Это, конечно, обман, но иначе просто может не хватить сил довезти тела до кладбища.
Нет! Никогда она не сможет заставить себя накинуть платок, который ещё несколько дней назад был на голове Оленьки, хоть он и был огромный, пушистый и очень тёплый. Это же Оленькин платок. Конечно, умом она понимала, что подруге уже ничего не нужно, но принять до сих пор не могла.
Валентина Афанасьевна подложила ещё одну дровину в печку и вышла. Слышно было, как хлопнула входная дверь. Потом ещё раз хлопнула – наставница вернулась, бросила в жестяную банку какие-то чёрные кусочки. Вскоре по комнате поплыл запах чечевицы, смешивающийся с ароматом чёрной смородины. Она вспомнила, как летом Сенечка рвал ягоды с куста под окном. «Цып-цып», – шутливо звал он её и по одной клал ей в рот. И хотя тогда война уже шла, она запомнила эти мгновения как очень весёлые и счастливые. Удивительно, почему никто раньше не догадался, что можно заваривать веточки смородины целиком?! Какая Валентина Афанасьевна умная!
Наставница тем временем достала хлеб. Это было знаком, что надо вставать. Ели прямо из ковшика, по очереди запуская ложку. Потом Валентина Афанасьевна встала, велев ребятам доедать, и занялась хлебом. К кружке ароматной смородиновой воды всем досталось по кусочку. Ещё по куску наставница завернула в тряпицы и дала каждому в дорогу, оставив один паёк про запас. Несколько упавших на стол крошек Сенечка аккуратно собрал в щепотку и тихонько позвал: «Цып-цып». Она послушно открыла рот, а потом расплакалась. Сенечка встал, подвигая к ней ковшик с остатками чечевицы, и ещё подлил себе из банки душистой по-летнему воды. Она видела, что каждый оставил ей по дополнительной ложечке, и не отказывалась, надеясь в глубине души, что потом обязательно сделает для них что-то очень хорошее. Вот завтра пойдёт и найдёт какой-нибудь еды на всех. Сегодня, и это она тоже понимала, всё, что она может сделать, – помочь отвезти тела к кладбищу. Но завтра, завтра – обязательно…
На улице начиналась метель. Наставница с Сенечкой впряглись в лямки, прицепленные к стенке шкафа, на которую положили три трупа, а она должна была тащить самый лёгкий – Оленьку, просто привязанную к матрацу.
Ещё два дня назад они прижимались друг к другу на одной кровати, под двойным одеялом, чтобы согреться. Тогда подружка мечтала, как после войны она обязательно поедет на юг, где всегда тепло. Вчера ночью Оленька пошла в уборную, и когда она утром проснулась, то поняла, что так и спала одна. Оленька умерла, едва выйдя за дверь. Умерла так тихо, что до утра и не хватились. Просто села у стенки и уснула. Уснула навсегда. Когда же Оленьку уложили рядом с двумя другими, умершими накануне, и сели завтракать, выяснилось, что Гриша не встал. Так и не проснулся.
По Новосильцевской улице тащить было не очень сложно, только воронки обходить, а так на ровном асфальте лежал смёрзшийся снег. Чтобы сэкономить силы и сократить путь, решили срезать дорогу через парк Лесного института, а там от Кушелевки до Богословского кладбища пришлось идти вдоль железнодорожных путей. Эту часть она почти не запомнила, потому что не было сил. Ей всё время казалось, что Валентина Афанасьевна с Сенечкой очень далеко вперёд ушли, и ей никак не удавалось их догнать. Поэтому она зажмуривалась и из последних сил дёргала свой страшный груз, пока Сенечка не отобрал у неё верёвку. Оказалось, что они уже добрались до места.
Классная наставница пошла сообщить о новых покойниках кладбищенским работникам. Её не было очень долго. Тогда Сенечка отправился на поиски. Вернулся он быстро, неся в руках тот самый платок, который когда-то носила Оленька. Не слушая возражений, едва шевеля обмороженными пальцами, он закутал её в платок, взял за руку и повёл обратно.