- Стойте! Куда вы его? - кричала Ольга вслед уходящим карателям. - Пожалуйста, не надо! Он же еще ребенок!
Проходя мимо развешенного на ветру белья, один из немцев резко сорвал бечевку, тем самым разбросав чистые вещи по земле. Ольгу затрясло осознание предстоящей беды.
- Не надо! - закричала она, бросаясь вслед за уходящими немцами и хватая тех за ноги. Каратели же отбивались от нее пинками и ударами кулаков по голове и спине. - Прошу вас, не надо! Ну, что ж вы за нелюди-то такие...
За забором собралась толпа зевак из бродившись по улице оккупантов и редких деревенских жителей, по той или иной причине оказавшихся поблизости. Подозвав одного из своих солдат, немецкий офицер передал тому веревку и кратко распорядился о дальнейших действиях. Тот кивнул и помчался к ближайшему дереву.
Легко подняв ребенка за шиворот рубахи, немец поставил того на шаткий табурет. Все тот же солдат накинул на тонкую шею Пети петлю и затянул узел.
- Не надо, - еле слышно хрипела Ольга сорванным голосом, с трудом поднимаясь на ноги.
- Eins... zwei, - посчитал каратель и неожиданно резко выбил табурет из-под ног мальчика. - Drei.
От резкого натяжения веревка взвизгнула тетевой. Петя захрипел, судорожно дергая ногами и хватаясь руками за удушающую его петлю. Шатаясь на избитых в кровь ногах, Ольга бросилась к сыну из последних сил. Не помня себя она расталкивала немецких солдат на своем пути. Добравшись к затихающему от удушья мальчику, женщина схватила его в охапку и тщетно пыталась приподнять вверх, чтобы ослабить натяжение веревки.
- Ироды! Нелюди! - послышались людские крики из-за смыкающихся плотной стеной немецких солдат. - Что ж вы делаете-то!
И грянул выстрел. Разжав обессилевшие пальцы, Ольга повалилась на землю рядом с висящими безжизненными ногами сына.
- Überprüfen sie, ob noch jemand in ihrem haus ist, - распорядился немецкий офицер, пряча Петькин "наган" за пояс портупеи.
- Jawohl! - тотчас же отозвались пара карателей и поспешили к дому Ольги.
- Господи Иисусе... пресвятая Богородица, - запричетала тетка Глаша, наблюдавшая все происходящее через щель в занавесках, и своевременно заметившая приближающихся к дому немецких солдат.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Зорачка
Длинный, прямой коридор Витебской улицы уходил далеко вперед на сколько хватало глаз. Высокие сугробы грязного снега оттесняли узкие тротуары от проезжей части дороги, засталяя редких прохожих едва ли не тереться плечом о стены некогда жилых домов.
Почти стертый с лица земли бомбардировкой немецкой авиации в июле 1941 года, Полоцк все же жил, болезненно, из последних сил, но с неотъемлимой, неугасающей верой и надеждой, что когда-нибудь кошмар войны закончится. Верил в это и Михаил Степанович, конвоируемый парой немецких солдат в комендатуру захваченного города.
Ощетинившись обгорелыми руинами, улица провожала Форинко и его конвой пустыми глазницами выбитых окон, искренне веря, что учитель пойдет обратно.
Сутулясь в широких плечах и пряча волевой подбородок в высоко поднятый воротник демисезонного пальто, Михаил Степанович хмурил густые брови и безуспешно уворачивался от хлестких порывов ветра. Оступившись на припорошенном снегом льду, он завалился на бок и сел в сугроб.
- Forinko, schnell! - грубо дергая учителя за воротник пальто, закричал один из немцев, в то время, как второй вскинул автомат, готовый открыть огонь на поражение. - Schnell! Schnell!
- Шнеля... Емеля, - едва слышно пробурчал Михаил Степанович, с трудом поднимаясь на ноги.
Наконец, улица окончилась, выпустив своих путников на площадь Свободы. Исковерканый пулями и осколками, и от того молчаливо-угрюмый Николаевский собор все же величественно возвышался над площадью и архитектурным ансамблем двухэтажных белесых кадетских корпусов. Казалось, оккупанты предусмотрительно сохранили этот участок города во время авиационного налета и бомбардировки, в последствии разместившись в уцелевших зданиях.
Пересекая площадь в направлении комендатуры, Михаил Степанович не смог сдержаться и проводить взглядом опустелый постамент. В свое время, силой советской власти обелиск памяти сражения 1812 года был заменен на памятник Ленину. С приходом же в город фашисткой оккупации Владимир Ильич был свергнут с прежнего места и теперь возлежал грудой обломков, припорошенных грязным снегом у подножья своего постамента. Четверо фашистов праздно галдели на руинах бывшего памятника, беззаботно пуская в свинцовое зимнее небо сизые облачка табачного дыма.
- Forinko, schnell! - снова огрызнулся конвойный и крепко ткнул дулом автомата в спину учителя.