Он одёрнул замызганный батник,С плеч стряхнул два прилипших пера,Тем архангелом был голубятник,Он кормил голубей по утрам.
Гавриил, белобрысый наш Гришка,Хмырь болтливый, а значит меняВстретит гнева отцовского вспышка,Ритуальная пляска ремня.
И тогда, после третьей затяжки,В Гавриила швырнул я бычок.И слетела с макушки фуражка,И стрельнул чёрным гневом зрачок.
И когда как Христос на ГолгофуШёл домой, миновав частокол,Проплыла мимо русая Софа,Как звезда на небесный престол.
И мне что-то шепнула соседка,И я что-то не к месту сказал.Мы молчали. В саду над беседкойВ чистом небе сверкнула гроза.
Прославляли весну коростели,Между туч крался мутный желток,На короткие дни и неделиДве души завязав в узелок.
Но… однажды услышал: «Володька».Это был флотоводец – моряк.Он кричал мне: «Володенька, подь ка,Расскажу тебе разный пустяк.
Может быть не настолько он малый,Пустяком может не назовёшь».Морячок замолчал. Ветер шкваломГнал по улице пыльную дрожь.
Фонари словно цапли в болотеПогружались в разросшийся шквал.Я стоял. Как в рулетке из сотенВсё один вариант выпадал.
И сосед, мой герой одноногий,Опираясь на шаткий протез,Выжидал. И на узкой дорогеЖизнь меняла значенье и вес.
И услышал: «Дружище, намедни,Обуял моряка пьяный транс,Я побрёл-похромал на последний,В синима на последний сеанс.
С педантичностью глупой немецкойВ кассу встал. Взял билет. Влез в беду.Мы храним, Вовка, с Первым СтрелецкимКак араб с иудеем вражду.
За сараями стенка на стенкуМы сойдёмся. Зовут пустыри.Завтра вновь кулаки да коленкиКровью скрасят оттенки зари».
Я вспылил: «Ты меня только, право,Не записывай в дикую рать.Не хочу за бойцовскую славуДо костей кулаки разбивать!»
Но ответ был: «На первом стрелецком,Где берёзок унылый купаж,Твою Софу мозгаль молодецкиВзял с фарватера на абордаж.
И девчонка такому пассажуУлыбаясь, ладьёй поплыла.Ты ищи дорогую пропажуУ реки, где горюет ветла.
Где весеннею белою вьюгойТополя осыпают причал,Потерял ты, Володька, подругу,Как ногу́ я свою потерял».
И ударили в мозг реки крови.И ладонь превратилась в кулак,И поднявшись отчаянью вровень,Я не мог совладать с ним никак.
И сказал: «Да, давно наши предкиБили Первый Стрелецкий. Не намДоедать от победы объедки,Соберём свою рать по дворам».
Мы пошли в тусклых красках заката,Флотоводец скрипел и хромал…Помнишь, Марьина Роща, когда-то,Чтил я грязных дворов ритуал.
2
Ровесник сотворенья мираПо тротуару гонит воз,В тулупе из заплат и дырок,Не взглянешь на него без слёз.
Старьёвщик, мой старьёвщик милый,В телеге катится своей.И ржание гнедой кобылыМне лечит сердце как елей.
По мостовой стучат копытаСкрипят колёса на оси,Давно втянув меня в орбитуУмом не познанной Руси.
Заржала низенькая кляча,Свернул старьёвщик в пыльный дворГосподь, ты вору дай удачу,А без удачи вор не вор.
И я из тёмного подвалаУмело, как багдадский вор,Тащу палас, и покрывало,И молью съеденный ковёр.
И вот уже близка удача,Крадусь по темноте как рысь.Но третий раз заржала кляча,И чёрный грач сорвался ввысь.
Со всею неподъёмной ношейУпал, вскочил и вновь упал.Я мог ещё бы стать хорошим,Но гаснут свечи, кончен бал.
Стоит заплаканная Софа.Двор опустел. Исчез старик.Как мне вместить в скупые строфы,Всё, что я пережил в тот миг.
Качнулась поздняя рябина,Закат над крышею погас.И сердце стало мягче глиныОт девичьих зелёных глаз.
Бросает мне она, что слишкомСильны в пустой башке ветра,Что я испорченный мальчишка,Что мне забыть её пора.
И я молчу не возражая,Любовь упрёк бросает мне,Так от соседского ножа яСтоял, припав к сырой стене.
О, Марьина святая Роща,На несколько дворов страна,Где мальчуганом с кошкой тощейСижу у тёмного окна.
А за окном летят куда-тоВетра. Ослепли фонари.По крыше дождь стучит стаккато,И в грязных лужах пузыри.
И дождик шепчет мне украдкойНе о соседке, а о том,Что мёрзнет под мостом лошадка,Старик зарезан под мостом.