— Крепись, Серёженька, любимый, единственный! — прошептала она, целуя его горячие, очень горячие губы.
— Я всё выдержу. Выдержи только ты, женуля. Как жить будем!..
Крайнев почувствовал слезы Вали на своей щеке.
Теперь носилки понесли Петр и Сашка. Сердюк оглянулся. Теплова продолжала сидеть на земле. Он возвратился, поднял её, повернул к заводу:
— Ступайте, не задерживайтесь.
Валя плакала:
— Я в эту могилу не могу одна…
— Саша! — окликнул Сердюк.
— Не надо, не надо, пусть идет с вами, я как-нибудь…
Проводив её взглядом, Андрей Васильевич догнал товарищей и подменил Сашку.
Парнишка уныло плелся позади, ощупывая свои карманы, по которым были рассованы фонарики. Брать его на эту операцию Сердюк не хотел — на Сашке держалась связь с радистом, со школьниками, но слишком уж горячо просил он, и Андрей Васильевич после долгого размышления решил, что в этом ночном путешествии по степи нет ничего особо опасного.
На аэродром пришли за полчаса до срока. До войны здесь стоял заводской «У-2», служивший для связи с заводами. Гитлеровцы использовали аэродром, когда фронт был близок, а потом оставили его, взорвав небольшой ангар и спалив сторожку. У развалин сторожки поставили носилки.
Петр и Саша отправились к ямам, уложили в них фонарики, зажгли. Огней со стороны видно не было. Только лениво растекался над ямами призрачный красноватый туман.
Стрелки часов уже показывали пятнадцать минут третьего, а самолета не было. В половине третьего Сердюк приказал Прасоловым копать яму на двух человек в стенах сторожки.
— Укроемся там, если не прилетит самолет, а ночью опять ждать будем.
— Я боюсь, что мы гитлеровцев здесь дождемся, — сказал осторожный Петр. — Всё-таки отблеск красного света над ямами есть.
Андрей Васильевич посмотрел по направлению его взгляда:
— Забирай ребят и уходи. Не будем рисковать всеми. Руководство останется на тебе. Командуй от моего имени. Если но вернусь — заменишь полностью. Понял?
— Понял.
— А завтра пусть кто-нибудь наведается. Еды-то не захватили.
Сашка неохотно последовал за братьями. Что он скажет Вале? Конечно, скажет, что улетели.
Сердюк принялся углублять яму. Невольно мелькнула мысль, что он копает могилу.
Работа подвигалась плохо. В земле то и дело попадались камни, крупные и мелкие, лопата быстро затупилась, и Андрей Васильевич боялся, что не успеет выкопать эту проклятую нору до рассвета. Но в четвертом часу утра он услышал слабый гул самолета, летевшего с востока. Гул постепенно усиливался, потом надолго оборвался, и вдруг мотор взревел совсем близко. На фоне неба Сердюк увидел самолет, идущий на посадку. «Планировал без мотора, но не дотянул», — понял он и побежал к концу посадочной площадки.
Самолет приземлился. Летчик, заглушив мотор, нетерпеливо выглянул из кабины.
— Фамилия! — крикнул он, когда Сердюк подбежал совсем близко.
Сердюк назвал себя.
— Давайте больного.
— Вылезай, помоги! Я один.
— Не могу. Из города машины идут.
Андрей Васильевич увидел фары нескольких машин, мчавшихся по степи, и побежал к ангару.
Крайнев лежал недвижимо.
— Сергей! — окликнул его Сердюк.
Ни звука в ответ.
«Умер», — решил Андрей Васильевич, но взвалил Крайнева на спину и, бросив взгляд в сторону мчавшихся по дороге машин, что было силы побежал к самолету.
До него оставалась ещё добрая сотня шагов, как вдруг взревел мотор и следом затрещал пулемет. Летчик выпустил длинную очередь в воздух, чтобы отпугнуть гитлеровцев. Фары мгновенно погасли, и сейчас уже невозможно было понять, идут машины или остановились.
Обессилевший Сердюк с трудом подал Крайнева. Летчик схватил его подмышкя, придержал. Андрей Васильевич вскочил в кабину, перетащил Крайнева через борт и бережно усадил рядом.
Летчик дал газ, самолет покатился по площадке, подпрыгивая на неровностях почвы, с каждой секундой набирая скорость, и вдруг перестал подпрыгивать. Оторвались от земли.
…Сашка незаметно отстал от Прасоловых. «Приказ приказом, но надо же знать, улетели они или нет, — рассуждал он. — Если нет, нужно сообщить радисту; если да, фонарики забрать — не пропадать же им! Пригодятся».
В километре от аэродрома залег в бурьян, стал терпеливо ждать. Он слышал, как приземлился самолет, видел, как шесть автомашин с гитлеровцами промчались невдалеке. Пулеметная очередь и беспорядочный треск автоматов испугали его. Сердце перестало замирать, только когда до его ушей донесся гул удалявшегося самолета.
Одна машина с потушенными фарами вернулась в город. Сашка понял: гитлеровцы поехали за подкреплением и будут рыскать по степи в надежде найти высадившегося из самолета человека.
Спотыкаясь и падая, он побежал назад, ускользая от облавы, и радовался мысли, что сообщит Вале: улетели.
Глава пятая
В представлении Сердюка штаб партизанского движения должен был помещаться в небольшом домике где-то на окраинной улице Москвы, но его привезли к большому трехэтажному зданию. Проходя по коридорам, Андрей Васильевич читал названия отделов. Одна надпись на двери — «Технический отдел» его особенно удивила. «Словно на заводе или в главке», — подумал он.
В большой приемной, кроме дежурного, сидел человек с черной веерообразной бородой. Лицо его показалось Сердюку знакомым. Не Амелин ли? Приятель молодых лет, уехавший на сталинградский завод «Красный Октябрь».
Бородач подсел к Сердюку:
— Что, Андрюша, не узнаешь?
— Амелин! Он и есть! Ну, тебя, брат, узнать трудно. Где такую бороду достал?
— В Брянских лесах… Борода, знаешь, как на свежем воздухе растет!.. Удержу нет.
— До чего же она тебя изуродовала! — усмехнулся Сердюк. Вроде как тог купец стал, что у нас на поселке лавочку имел. Помнишь?
— Ну, это ты неправ. Борода — вроде как справка о стаже: чем длиннее, тем стаж больше.
— Борода не велика честь, борода и у козла есть, — пошутил Сердюк. — Так в Брянских, говоришь, воюешь?
— Воевал. А теперь под Сталинградом… — Амелин покосился в сторону дежурного и вполголоса добавил: — секретарь ЦК партии Украины с собой на самолете привез.
— Зачем? — удивился Сердюк.
— Хочет штабистам живого партизана показать, — увильнул от прямого ответа Амелин.
— Как там в Сталинграде?
— Ох, Андрюша, пекло! Всё горит… Город горит, степь горит, Волга горит… Разбомбят нефтеналивную — и загорелась вода. Такой жар стоит, что волосы тлеют. Но держатся наши насмерть. Огнеупорные. У них и лозунг такой: «За Волгой для нас земли нет». Каждый камень отстаивают. В городе порой не поймешь, где наши, где фашисты. В подвале они — в доме наши, на чердаке тоже они. Всё перемешалось. Воевать тесно. На «Красном Октябре» полмесяца бой за одну мартеновскую печь шел.
— Как же там партизанить? Места голые.
— Мало того, что голые. Фрицев — как саранчи. Шаг шагнешь — и на фрица напорешься. Работаем больше по разведке да по диверсиям.
— Население вывезли?
— Кто нужен, остался. Тракторный разбит, а четыре главных цеха работают, выпускают танки. Закончат работяги танк — сами в него садятся и дуют прямо на позиции. Об Ольге Ковалевой слышал? Первая женщина у нас была сталевар. С винтовкой в руках погибла… А ты где?
— Я?.. — Сердюк замешкался. — Да не так далеко и не так близко.
— Не доверяешь? — обиделся Амелин.
— Привычка такая, брат. В подполье я. Сам понимаешь…
Дежурный поднял телефонную трубку и сразу же обратился к Сердюку:
— Товарищ Андрей, вас просят.
Сердюка принял один из руководителей партизанского движения. До войны Сердюк не раз видел его в Донбассе, но разговаривать с ним не приходилось.
Он сделал несколько шагов навстречу Сердюку, подал свою небольшую руку, потом обнял его, расцеловал и сказал:
— Большое спасибо вам, Андрей Васильевич, за всё: за электростанцию, за нефтехранилище, за гестапо, за огромную работу среди населения и за бдительность.