Большая часть комнат была заперта, а еще через месяц пансионат закрывался.
Соседи мои по пансионату были все случайные люди. Я встречался с ними в пустом кафе, которое оживало, лишь когда орнитоптеристы прибегали обедать, шумно складывали в углу разноцветные крылья и громко спорили, употребляя слишком много специальных терминов. Я садился за голубой столик поближе к бульвару, раскланивался с Виктором, агрономом-подводником, жена которого лечилась за городом, в санатории, усатым гуцулом, инженером из Львова, для института которого местный завод изготовлял какой-то сверхсложный прибор, и Шарлем, поэтом из Брюсселя. Он уверял как-то меня, что у него дома ремонт, а он не выносит ремонтов. Потом была Нина. Ей сказала приятельница, что здесь в октябре бархатный сезон. Приятельница, очевидно, спутала этот городок с каким-то местом на Кавказе. За разочарованием первого дня, когда Нина чуть было не уехала южнее, пришло спокойствие и ощущение самого настоящего, чуть тягучего и томительного отдыха. И Нина осталась.
Постоянный ветер и холодное солнце, черные лодки у моря, запах молодого вина, случайность, непостоянство нашей жизни здесь, обеды в уютном кафе, орнитоптеристы, жухлые листья на бульварных дорожках, белые утки в море все это вызвало приятное, щемящее чувство ожидания чего-то, письма ли, встречи…"
Закончив страничку и вытащив ее из машинки, Павлыш опечалился. Обнаружилось, что он так и не дошел до сути дела. Двенадцатый час. Лучше встать завтра пораньше. Голова уже плохо работает.
Павлыш разделся, принял душ и потушил свет. Но не спалось. Рождающийся рассказ нарушил обычное течение мыслей, беспокоил, оживал, и казалось уже, что ветер, дувший в нем, врывается в тишину каюты…
6
Ручка двери медленно повернулась. Дверь приоткрылась на несколько сантиметров. Затем в щели показалась стопка листов бумаги. Листы спустились по щели вниз на пол. Дверь так же беззвучно закрылась.
— Чертовщина какая-то, — сказал Павлыш, зажег свет, прошлепал босиком к двери и поднял листы.
Это был очередной рассказ, автор которого пожелал остаться неизвестным.
Спать все равно не хотелось, и Павлыш решил прочесть таинственным образом подкинутый рассказ.
"АЛЕНА И ИВАН
Иван прислонился к плоской стене оврага и закрыл глаза.
— Ты чего? — спросила Алена.
— Не могу больше. Минутку передохну.
— Нам надо успеть до сумерек, — сказала Алена.
— Знаю, но, если я помру на полпути, тебе легче не будет.
— Не говори глупостей, — сказала Алена. — Здесь не жарче, чем в Сахаре.
— Никогда не был в Сахаре, — ответил Иван. — Но читал, что днем там все живое прячется в тень. Или зарывается в песок.
— Здесь песка нет, — сказала Алена.
— На этой планете вообще ничего нет. Только скалы и чудища. Интересно: чем они питаются?
— Пойдем, — сказала Алена. — Скоро у тебя откроется второе дыхание.
— Восьмое, — поправил ее Иван. — У тебя вода осталась?
— Нет, ты же знаешь.
— Персидский царь, спасаясь от Александра Македонского, напился из грязной лужи и признался, что чище и вкуснее напитка ему не приходилось пробовать.
— Если бы мы были на Земле, я и сама напилась бы из лужи, — сказала Алена. — Потерпи. Километров через пять будет родник.
Минут десять они брели молча. Впереди показалась куча колючих серых кустов.
— Не смотри в ту сторону, — предупредила Алена.
— Там вода, — прохрипел Иван. — Там вода!
— Ее нельзя пить, — сказала Алена. — Видишь рядом скалозубов?
— Они безвредны.
— Это их водопой.
Похожие на бурдюки с водой, сизые многорогие животные ростом с корову медленно поводили головами, разглядывая путников.
— Ты боишься, что со мной что-нибудь случится?
— Не что-нибудь, а то же, что случилось с экспедиционной собакой.
— Мне рассказывали.
— А я сама видела, как Шарик превратился в одно из этих чудищ.
— Уж очень похоже на сказку.
— Может быть. Доктор Фукс вскрыл его потом. Даже внутренние органы переродились.
— Как он это объяснил?
Алена пожала плечами. Ничего не ответила.
Они миновали водоем, и Иван оглянулся, будто сырая вода прудика звала его вернуться.
— Доктор Фукс предложил интересную гипотезу, — сказала Алена. — Местные виды фауны однополы. Обычно они никогда не отходят далеко от своего водоема. Как только одно из животных умирает — от старости ли, от болезни, — другой скалозуб подходит к водоему, напивается этой жидкости (на базе есть фильм; дойдешь — посмотрим) и тут же разделяется на две особи.