Борис же в это время привалился спиной к выемке наверху утёса, как мог в его неудобном положении перезаряжал ружье. Он вслушивался в крики, в лязг, звон и скрежет клинков внизу, и холодным взором осматривал возможные укрытия, выискивал Бату, полагая его одного стоящим всех остальных живых разбойников, – выискивал и не находил. А невидимый им Бату, как дикий кот, пробирался узким изломом сбоку утёса. С ножом в зубах монгол осторожно приблизился к заострённому выступу, который разделял его от Бориса, неожидаемый в столь труднодоступном участке. Подавив в себе чувство боли от кровоточащих царапин на босых ступнях, он бесшумно поднялся над выступом и одним движением вынул нож из-за пояса и замахнулся. Он нацеливался пронзить вену под ухом самого искусного воина из спутников Мещерина, который смотрел в другую сторону, в ущелье.
В последнее мгновение Борис расслышал шорох, успел прикрыться ружьем, и нож, жадно чавкнув, впился в дерево приклада. Как обнажающий смертоносное жало скорпион, Бату из привязанных к спине ножен выдернул лезвие сабли, – она кровавым отблеском сверкнула в красном предвечернем солнце, – и страшный зверской гримасой прыгнул на противника. Ружье снова выручило Бориса. Сабля звонко лязгнула о сталь шестигранного ствола, а, отклоняемая движением ружья, скользнула до самого дула, отчего Бату потерял равновесие и невольно выпустил рукоять. Поддетый толчком приклада в живот, он не удержался на выступе, сорвался вниз.
Однако в падении вдоль неровной стены он успел по-кошачьи вывернуться и ухватился за щель в стене откоса. Он живо нащупывал ногой опору висячему положению, слыша, что его сабля звонко стукнулась о камни седловины. Судя по тому, когда она ударилась о камни, до седловины было метра три, не больше. Он знал, что у Бориса ружьё не заряжено, а, глянув вверх, увидел, что тот выдернул торчащий в прикладе нож и отбросил к ущелью. Чего он не ожидал, так это его прыжка. Схватив ружьё обеими руками, Борис с лёта обрушится ему на спину, успевая захватить стволом его горло, чтобы, словно клещ, повиснуть на спине противника.
Шестигранный ствол давил горло и затруднял дыхание, оскалившееся, как у волка, лицо Бату наливалось кровью, он хрипел, задыхался. Пальцы его не выдержали напряжения, и оба врага сиамскими близнецами сорвались с откоса. Они упали и покатились по седловине, до крови царапаясь о камни спинами, грудью, плечами, рыча и чертыхаясь.
На седловине Бату перебросил оглушённого столкновением с валуном Бориса через себя, освободился от захвата. Борис не успел подняться, и удар ноги пришелся ему в лицо. От второго он увернулся, перехватил ступню монгола, не позволив ему дотянуться до валяющейся сабли, и, рывком поднимаясь с колена, погрузил свой кулак ему в пах. Его удар был жестоким и умелым. Монгол схватился ладонями за низ живота, согнулся с открытым ртом, не в силах ни вздохнуть, ни выдохнуть. Пошатываясь, Бату отступал к шуму речки под обрывом и вдруг, как бык, ринулся на шагнувшего к ружью врагу. Железной хваткой сковал очень сильными руками его бёдра и рванул Бориса с собою к обрыву.
В падении, вместе со срывающимися камнями они разгорячёнными телами погрузились в обжигающе холодный водоворот, попытались драться и под водой. Однако захлебнулись, отпустили, потеряли один другого. Их подхватило, расшвыряло и понесло бурным течением. Бату раньше своего противника выбрался на большой, скользкий от влаги и мха валун, который перегородил треть речки, а с него на берег к лошадям джунгар, которые в укрытии скал дожидались своих хозяев. Его тёмно-серый жеребец не был привязан или стреножен, держался особняком и неуверенно зашагал навстречу хозяину. У монгола еще хватило сил забраться в седло. Он привалился к шее коня, и умное животное само побежало, унося его прочь от этого места.
Борис выбрался на берег следом. Он дышал тяжело, тяжело поднялся на ноги, мокрыми ладонями провел по волосам и лицу. Стараясь держаться прямо, прошел к лошадям разбойников. Привязанные к корявым деревьям степные тонконогие лошади встревожено ржали, шарахались от него, словно привыкли к разбойной жизни хозяев и чувствовали в нём заклятого врага. Но он не обращал на это внимания, выбрал лучшего скакуна. Бату больше не интересовал его, он вслушивался в приглушённый шум схватки за ребром небольшой горы, которую надо было ещё объехать. Там продолжалось сопротивление последних людей отряда Мещерина.