Послышался конный топот, кто-то скоро догонял хвост отряда, и Мещерин намеренно отвлекся, не стал отвечать. Борис обогнал стрельцов и, осадив коня на скаку, дал ему возможность закружиться на месте, затем пристроился рядом с Мещериным и атаманом. Оба про себя отметили, что он превосходный наездник.
— Следов ползущей змеи вокруг твоего ночного привала не было, — негромко предупредил царского посланника Борис. — Но были другие следы… Чужака.
— Подкинули, — атаман сразу понял, что он хотел этим сказать, как если б догадывался и раньше. — Что ей возле нас было делать? Гюрза — подлая тварь, но не дура.
Борис поддал бока скакуна пятками, и тот рванулся вперёд, оторвался от головы отряда прежде, чем Мещерин осознал сказанное.
— Почему этот чужак преследует нас?! — крикнул он в спину Борису. Крикнул напрасно, лишь затихающий топот был ему ответом.
— Бери в долю, — жестко предложил атаман Мещерину; потом сменил тон голоса, как будто шутил. — Видишь, какое дело? Один всё не проглотишь.
И тоже не получил никакого ответа. Настаивать он не стал, и больше они об этом не говорили.
Борис вновь появился возле них, когда отряд устроился на отдых, и все наскоро обедали сушенными рыбой, сухарями и фруктами, запивая их речной водой. Был он неразговорчив, и с расспросами от него отстали. Взвесив обстоятельства, Мещерин отдал ему ружье погибшего утром стрельца. На бесстрастном, как окаменелом, лице Бориса промелькнула улыбка ребенка, который получил-таки желанную игрушку, промелькнула и тут же пропала. Ни слова, ни жеста благодарности. В этот день он больше не исчезал. Ехал в виду отряда, но в стороне от него, приноравливался к ружью: порой вскидывал к плечу и сразу прицеливался, казалось, учился им пользоваться.
— Бусурманин, да и только, — глядя на него, обратился подьячий к десятнику. — Никогда не стрелял, что ли?
— Зря ружье дали, — неодобрительно отозвался десятник, не подозревая, что почти дословно повторил слова вождя кочевников в Бухаре.
Однако вскоре они убедились, что с этим видом оружия их новый спутник умел обращаться совсем не ученически. Сайгаки появились в низких холмах неожиданно, стадом в десяток голов они направлялись к речке на водопой. Казачок и двое стрельцов, едва заметили животных, хлёстко подстегнули коней, и те, будто стрелы с тетивы, сорвались с неторопливого хода, помчались им наперерез. У казачка оказались и быстроногая лошадь и сноровка опытного степного охотника, стрельцы от него сразу же заметно отстали. Страстно преследуя сайгаков, он скрылся за холмом, и там прозвучал выстрел, а с разницей в доли секунды раздался второй, из другого ружья. Атаман приподнялся в стременах, но увидеть ничего не смог. Он отметил про себя, что в поле зрения нет и Бориса, приписал второй выстрел ему, и немного успокоился.
Подстреленный сайгак бился в предсмертной агонии, когда Борис спрыгнул с коня, опустился на колено. Полоснув по горлу животного кривым острым ножом, он ни одним движением не показал, что слышит хриплое и шумное дыхание резко остановленной сзади лошади.
— Это мой! — возбужденно и радостно воскликнул казачок, буквально слетая с мягкого седла на землю и подбегая к нему.
Борис провел ладонью по короткой шерсти бока сайгака. Под шерстью обнажилось кровоточащее пятно единственной раны.
— Я не мог промахнуться! — поняв его молчаливое объяснение, слегка притопнул, не согласился казачок.
Борис перевернул тёплое и податливое тело животного. Вторая пуля тоже попала, но с другой стороны, в шею.
— Как тебя зовут? — спросил он и впервые с тенью любопытства в глазах взглянул в лицо казачку.
— Никита, — заучено ответил тот. Смутившись под его проницательным взглядом, покраснел и отступил к своей лошади.
— На ужин хватит, — сказал Борис, поднимаясь с колена.
Он подхватил тушку сайгака, поднес к лошади казачка и перекинул на неё перед седлом, признавая основное право на добычу за юным охотником.
Зажаренный на вертеле сайгак и стал этим вечером главным блюдом ужина. После ужина стали устраиваться на ночлег и, Борис, не привлекая к себе внимания, отдалился от света костра, бесшумно увёл своего коня. Лишь казачок наблюдал за ним и не находил объяснения такому поведению, но промолчал, никому не сказал. Когда Борис растворился в темноте, его хватились, однако сыто и устало, и лениво позабыли, не успев к нему привыкнуть.
Стрельцы и подьячий уснули возле костра. Ближе к шатру заснули атаман с казачком. После бессонной предыдущей ночи крепко спал в своем шатре и Мещерин. Ночную тишину вокруг беспокоил только храп мужчин, сопение лошадей и тихий шорох прибрежных зарослей тростника. Часовые менялись согласно изменению положения яркой звезды и сообщали по очереди, что поводов для тревоги не было. Последний, кому выпало дежурить накануне рассвета, борясь с дремотой, несколько раз обошёл привал и присел у костра. Языки пламени ярко вспыхивали и затухали между красными и черными углями, — часовой подложил сушняка, отрезал от остатков тушки на вертеле небольшой кусок мяса, вяло пожевал. Неожиданно прислушался, встал. Показалось! Он снова опустился на корточки, решив продолжить трапезу, но выплюнул непривычно жесткое мясо в уголья. Вздохнул, припомнив домашнюю еду, и вдруг расслышал за спиной чей-то выдох…