Борис вмиг оценил обстановку, убедился, что они отбились от этой своры преследователей, и схватил поводья кобылы скинутого с потёртого седла врага, придержал ее, пока не подбежал нервно оживленный подьячий. Подьячий живо взобрался в непривычное седло и устроился в нем со своей тяжёлой сумкой, как будто её содержимое было ему дороже собственной жизни. Ему все еще не верилось, что удалось выжить в такой передряге, он был излишне суетлив, и даже ужасная гибель коня не омрачала его настроения.
Они долго скакали между гор и пригорков, не встречая по пути ни своих, ни чужих, и вернулись к холмистой предгорной степи без каких-либо признаков того, что за ними продолжалась разбойничья погоня. Борис уверенно направлялся по следам копыт на земле. Подьячий и Мещерин покорно следовали за ним, нигде не приставая с расспросами, точно и сами не испытывали желания разговаривать. Сколько же их осталось? Этот вопрос мучил растревоженную совесть Мещерина, он был непривычно угрюм. В одном месте Борис отстал, что-то изучал вокруг, искал причины, по которым следы разделились, потом нагнал своих спутников, однако ничего не сказал, а спрашивать его они не решились. Вскоре после этого с гребня холма увидели чахлый кустарник, вокруг него трех лошадей, губами теребящих уже объеденные ветви, и немного в стороне красные одежды стрельцов, поведение которых вызывало смутную тревогу.
За их приближением, будто не доверяя своим глазам, с ружьем в руках настороженно следил Петька и, когда они подъехали и он убедился, что это именно они, то утер слезы и опустился на землю. Радость от встречи была омрачена, — на жёлтеющей щетине травы лежал смертельно бледный стрелец. Под мышкой у него торчал обломок стрелы. Трудно было понять, как она туда вонзилась. Видимо он рукой прикрывал голову от обстрела в расщелине, и стрелу, что поразила его, сразу же обломал. В лихорадке погони он потерял много крови, — рубашка пропиталась ею насквозь. Мучимый бессилием чем-то помочь, рядом с ним стоял на колене Румянцев, в руке у него была кожаная емкость с водой, и он смачивал оторванную от нижней одежды полоску тряпки, увлажнял ею воспалённые губы раненого.
Тень человека накрыла лицо бедняги, веки его дрогнули, и он узнал наклоняющегося Мещерина. Хотел что-то сказать, но смог только беззвучно, как выброшенная на берег рыба, приоткрыть и закрыть рот. После этого передернулся от предсмертной судороги в теле, вытянулся и затих.
Сидящий на земле Петька заплакал в грязные ладони. Смахнул со щеки слезу и Румянцев. Подьячий отошел за куст, плечи его вздрагивали. Мещерин избегал смотреть на них и угрюмо, до крови прикусил нижнюю губу.
Только Борис, как будто его это не трогало, взял из рук Петьки ружье, вскинул прикладом к плечу, щелкнул курком. Выстрела не последовало. Петька обнял возвращённое незаряженное ружье и, продолжая всхлипывать, отвернулся, словно у него остались силы лишь на такой способ выразить неодобрение подобным действием в столь скорбную минуту.
В отличие от других, этого погибшего они смогли предать земле. Срубленные ножом четыре неровные ветки кустарника связали полоской кожи, сделали подобие крестовины.
— Джунгар осталось с дюжину бойцов, — промолвил Борис, когда они стояли вокруг могильного холмика с укреплённым на нём жалким и недолговечным крестом. Никто, казалось, не услышал в его голосе предупреждения о том, что их могла ожидать такая же участь. Румянцев держал поводья лошади, которая осталась без седока. Петька гладил ей морду, но она дико косилась на холмик. Подьячий с наклоном головы бормотал какую-то молитву. А Мещерина не покидала угрюмая озабоченность.
Мещерин первым направился к лошадям. Их поводья были привязаны к веткам кустарника, и понурые животные, как бы сторожили нехитрый скарб из сваленных в кучу походных мешков и котомок.
— Всех людей погубил, — голос, каким он осуждал себя, прозвучал бесцветно и глухо. С тем числом спутников, сколько их осталось, и при царившем настроении растерянности, тревоги и подавленности теряло смысл предприятие, на которое его толкали мысли, связанные с золотой плашкой. Он вынул из-под рубашки платок, развернул его и показал остальным то, что скрывал от них, словно именно плашка была виной потери и гибели половины отряда.