Наутро от перекупщиков не было отбоя. Али Аббас сначала отказывался от предлагаемых колоссальных сумм, потом же, тайком от всех трестов и синдикатов по скупке раковин, продал всю партию, вместе с добытой мелочью, богатому спекулянту из Палестины.
По преданию, влюбленный в красавицу Лейлю Али Аббас-оглы вернулся в Шираз в позолоченной карете, запряженной цугом четырьмя лошадьми.
Все кончилось, как и полагается в восточных сказках, свадьбой. А пострадавшему купцу мулла сказал:
"Нужно знать то дело, которое тебя кормит. В твоем возрасте пора бы уже научиться отличать медузу от устрицы".
"Неверно, будто жемчуг приносит огорчения и слезы: жемчуг способствует долголетию и благоденствию. Кто его носит, того никто не обманет; он рассудочен и предохраняет от неверных друзей", -- так говорится в "Изборнике" Святославовом и подтверждается Памвой Бериндой. Неправда и то, что перл есть символ любви, как пишут в Азбуковнике.
Вот какую сказку рассказывают о жемчуге на берегу Тихого океана.
У самого порта Иокогамы погиб некогда японский корабль, на котором, помимо шелков узорчатых и первосортного фарфора, находилась бесподобная жемчужина величиной с голубиное яйцо.
И стоило то яичко 200 000 иен. А принадлежало оно любимой дочке самого микадо...
Загрустила царевна, места себе не находит. Тут микадо и объявляет: кто, мол, принесет во дворец жемчужное яйцо, на дне моря найденное, того и наградит самой высокой милостью.
Много отважных юношей бросалось в бездонную пучину за драгоценным перлом, но никому из них не удалось отыскать его, а некоторые смельчаки так и не вынырнули из бездны...
Месяц прошел, другой, третий. Вдруг приходит к микадо гейша - ворожея и говорит ему:
-- Нашлось жемчужное яйцо, только очень оно холодное. Как бы твоя дочь из-за него не простыла навек.
А кто его из бездны вынес, гейша - ворожея царю так и не сказала.
Узнав о находке, царевна обрадовалась:
-- Приведите,-- говорит,-- ко мне во дворец юношу того смелого, я за него замуж выйду!
Микадо свою дочь увещевает: может, юноша тот не знатного рода и даже не самурай, а рикша простой?
-- Все равно, -- отвечает царевна, -- выйду за него замуж.
И велел тогда микадо привести во дворец смельчака, своего зятя будущего.
Дочка микадо принарядилась, прихорошилась. Семь разноцветных зонтов над ней знатные самураи держат, а еще семь веерами ее со всех сторон обмахивают.
Привели ныряльщика. Глянула на него царевна и обмерла: на голове, словно змея клубком, тугая коса заплетена -- в ту пору все китайцы косы носили. Еще раз глянула царевна, да так и затряслась вся в ознобе, даже пальчики у нее на ручках, словно льдинки, зазвенели.
Подошел микадо к незнакомцу, глянул: не китаец перед ним на колени встал (уж так у них полагается), а японочка.
-- Кто ты есть, откуда и где выучилась нырять в бездонные пучины? -спрашивает микадо.
----Я - говорит японочка,-- не по своему желанию, а поневоле должна плавать и нырять, потому что я -- ама, добытчица жемчужных раковин... Я тебя неясно вижу, Микадо, и плохо слышу. Очень уж морская вода соленая, она разъедает глаза и растворяет серу в ушах. Ты не думай, что я старуха: мне всего двадцать третий год пошел. Пять лет назад, когда я впервые вышла на берег, была я розовой, как олеандр, а теперь стала серой и морщинистой, словно старая черепаха... Говорю тебе все это, император, не для того, чтобы разжалобить твое сердце, а потому, что не с кем мне поделиться: крабы, с которыми я часто встречаюсь на дне океана, не понимают человеческого языка...
С этими словами ама достала из складок своего кимоно перл величиной с голубиное яйцо, положила его на мраморный стол с медными драконами и молча вышла из дворца микадо.
С той поры жемчуг ни к любви, ни к ненависти никакого касательства не имеет.
Новелла пятая.
ЛЕГЕНДЫ О ЗОЛОТИСТОМ ТОПАЗЕ, ГОРНОМ ХРУСТАЛЕ И ИЗУМРУДЕ
ы сидели на берегу реки после удачного улова. Пламя костра лизало чуть поблескивающий котелок, в котором варилась уха, и освещало широченный оранжево - коричневый ствол старой сосны. Крупные звезды свисали над лесом и отражались в зеленоватой, как ализариновые чернила, медленно текущей Нейве. Отсюда было хорошо видно, как на той стороне, в Мурзинке, плошками загорались окна столицы исконных горщиков и каменотесов. Мой компаньон по рыбной ловле и хозяин дома, где я проездом остановился, когда-то тоже лазил по горам и бродил по топям в поисках самоцветов. Теперь он состарился и променял кирку на удочку. Расположившись поудобнее, прислонясь к стволу сосны, старик начал свой рассказ.
-- Коротка жизнь человеческая, ох как коротка! Щука и та живет триста лет и долее, а человек и века не дотягивает. Бывало, выстроит мещанин или купец какой дом на каменном фундаменте или церквушку деревянную, проживет в доме том с полвека -- и отпоют его, раба божьего, за упокой в той церквушке... И уже его сыновья за дом меж собой сутяжничают и спорят из-за каменьев самоцветных да побрякушек разных. А жизнь у побрякушек тех, ох, долгая! С человеческой и в сравнение идти не может. Рюмка какая-нибудь серебряная с выгравированной надписью "Пей, да дело разумей" переходит от дедов к сынам и от сыновей к внукам. А золотая с эмалью табакерка елизаветинских времен доживает до наших дней и попадает на витрину антиквара. И когда нас не станет, вещички эти из рук в руки переходить будут по-прежнему, из поколения в поколение. Ну кто бы, к примеру, мог подумать, что праправнук тульского купца и оружейника, зачинателя горного дела в России Никиты Демидова камешек купит, тот самый камешек "Санси", что Карл Смелый в шлеме как талисман носил, а Екатерина Медичи на лебяжьей груди своей обогревала?
Праправнук этот демидовский унаследовал от дяди своего Прокопия веселый нрав и дикие чудачества и, бывало, в Париже деньгами сорил так, как девки сибирские шелухой кедровых орешков.
Чем старше, тем солидней и степенней были поколения Демидовых: Никита Демидов, к примеру, был сподвижник Петра I по организации горной промышленности и обладатель невьянского и нижнетагильского заводов. Сын его, Акинфий Демидов, хотя и не сбавил выпуск чугуна, железа и меди на своих железоделательных и медеплавильных заводах, но прибавить к тому ничего не смог.
Умирая, Акинфий завещал все свои заводы младшему сыну Никите, а среднего и непутевого Прокопия обошел завещанием. Но тот хоть и был ухарь-купец, а соображение имел с фантазией. И придумал Прокопий ехать в Петербург с челобитной, да не к царю, а к царице. Ну, раз такое дело вышло, нужно не с пустыми руками к ее величеству заявиться. Съездил этот Прокопий в Екатеринбург, призвал к себе трех почтенных горщиков и двух городских ювелиров из евреев. (К тому времени Екатеринбург в знатный город вырос). Небось, сами знаете, как в те годы города росли. Поставят, к примеру, на ровном месте железоделательный или медеплавильный завод, он деревушкой вокруг обрастет, а Екатеринбург -- еще и крепостью. При крепости, значит, острог строился в обязательном порядке, потому как людей для тюрем в России всегда хватало с избытком.
Ишь, притухать стал наш костер, вы приглядите за ведерком, чтобы рыбки оттуда не повыскакивали, а я за хворостом схожу, -- сказал старик и, на секунду мелькнув в пламени догоравшего костра, исчез в темноте...
Действительно, Екатеринбург вырос в город за какие-нибудь несколько лет. Этому способствовало то, что он являлся узлом, связывающим горные заводы Урала. Екатеринбург был построен в 1723 году В. И. Генниным, но самое место для нового города в верховьях реки Исети выбрано предшественником Геннина -- В. Н. Татищевым, писавшим еще в 1721 году к Берг - коллегии:
"Здешнее место стало посредине всех заводов, и места удобные, и как водою, так и трактами весьма путь купечеству способный". Город назван Екатеринбургом Петром 1 в честь его второй жены Екатерины I. По своему экономическому значению Екатеринбург быстро становится вровень с такими городами, как Кунгур, Верхотурье, Ирбит, Нижний Тагил и Невьянск -"столица" Демидовых -- и даже Оренбург. В. И. Геннин писал: