— Не сочтет, — ответил аш-Шудах.
Сборы в дорогу заняли весь день; все-таки будущим артистам предстояло немало проехать по дорогам Обитаемого Мира — через ничейные земли, мимо Маноры, к сосновым борам в предгорьях Безымянного Хребта; дорогу же в храм бога шутов им должен был указать сам Лимпэнг-Танг.
Амариллис, в последний раз проверив содержимое двух своих дорожных тюков (по привычке она все делала сама, неизменно приводя в священный ужас слуг аш-Шудаха), решила попрощаться с чудесным садом, который был так же обманчив и заманчив, как и глаза его создателя — на вид он был не больше обычного сада при богатом шаммахитском доме, на деле же в нем можно было запросто заблудиться. Девушка не спеша шла по узенькой тропке, петляющей, словно лесные речушки севера, между деревьями, иногда прикасаясь к теплой шершавой коре или вставая на цыпочки, чтобы понюхать вечерний цветок. Она полностью погрузилась в свои мысли и поэтому заметно вздрогнула, когда повернула за очередным изгибом дорожки и только что не споткнулась о сидящего на траве мага. Он же, одним, воистину царственным, движением бровей прервав ее неуклюжие извинения, предложил ей присесть рядом.
— Опять предостерегать будете? — в который раз впадая от робости в дерзость, спросила Амариллис.
— Помолчи, дева, — вздохнул аш-Шудах, — для поддержания достойной беседы совершенно необязательно говорить… иногда достаточно только слушать.
Некоторое время они сидели в молчании, нарушаемом лишь приглушенными хлопками раскрывающихся цветов, да вздохами ветра в зеленой листве. Наконец, набравшись смелости, Амариллис снова решилась заговорить.
— Господин мой, если вы что-то хотите сказать мне, будьте снисходительны, скажите это словами, я ведь не Арколь, и в тишине расслышу не многое…
— Не называй меня так, Амариллис, ибо — на то была священная воля Вседержителя — твое сердце мне не принадлежит… не перебивай. Ты отдала мне свое первое желание… но не сердце. Да помолчи же, дева. Ты слишком рано отвыкла слушаться старших; и боюсь, на тебя трудно будет найти управу…
Аш-Шудах протянул руку и коснулся волос Амариллис. Она бессознательно потянулась головой за его ладонью, словно ластящаяся кошка; подняла глаза и попыталась улыбнуться.
— Я, пожалуй, пойду…
— Ты боишься меня?
— Вот еще! — взорвалась Амариллис. — Очень надо! Вы же меня и пальцем не тронете, так чего мне бояться?! Разве только того, что я сойду с ума от скуки, пока вы тут медитировать будете… Хватит играть со мной, как сытый кот с неаппетитной мышью, жрать ведь все равно не собираетесь!!!
Уже через секунду после последнего выпаленного слова она оказалась на траве, распластанная волей аш-Шудаха как подопытная лягушка. Она глянула в его лицо, нависающее над ней, подобно грозовой туче, и зажмурилась — молнии, вырывающиеся из «черных алмазов», вполне могли бы испепелить небольшой город.
— Ты, невоспитанная, бессовестная, неблагодарная, несносная девчонка! Видит небо, я хотел отпустить тебя с миром, но ты этого не заслуживаешь!..
… Первые несколько дней пути девушка была непривычно молчаливой, но не печальной; ее спутник, догадываясь о происходившем в ее душе, не тревожил ее якобы развлекающими, а на самом деле любопытствующими разговорами, всеми силами ограждая ее покой. Когда они покидали пределы Шаммаха, миновав последние пограничные гарнизоны империи, Амариллис наконец-то отважилась заговорить, ни к кому, в общем-то, не обращаясь:
— Нет, я, конечно, подозревала о его могуществе, но даже и предположить не могла, что он в силах останавливать время…
Ехавший рядом Арколь только покачал головой:
— Я долгое время был его учеником, а с недавних пор — и помощником, и я абсолютно уверен в том, что ни истинного облика его, ни истинной его Силы мы не в состоянии постичь… ни я, ни ты. А… ты долго пробыла с ним?
— Не знаю. Кажется, неделю. А может быть пять минут. Не знаю. Однако долго же ты сдерживал любопытство, брат Арколь.
— Вообще-то это не мое дело… — и Арколь в смущении отвел глаза.
— Как это не твое?! Ты же мой названный брат! Старший, между прочим. Вот Фрон с Траем живо бы из меня все повытрясли, глядишь, и полегчало бы мне.
— Прости, я не думал, что вправе задавать тебе такие вопросы, боялся, ты обидишься.
— Не обижусь. Да и ничего такого, собственно говоря, я и не могу рассказать.
— Я знаю. И боялся, что именно это и смутит тебя. Так много усилий — и такой результат…
— Да уж… Лалик я бы наврала с три короба, чтобы не позориться, а тебе врать бесполезно, да и не хочу. Мне стыдно, Арколь. Какая же я дура все-таки… представляю, как я ему надоела своим ничтожеством, — и Амариллис крепко закусила нижнюю губу, снова погружаясь в молчание.