— Брось, Хэлдар. Мы живем в драгоценных коконах всю свою жизнь, настолько длинную, что людям она даже представляется бесконечной. Туда не пойди — недостойно, с тем не заговори — не принято, этого не делай — невместно… Ты вот в Лесную Стражу ушел, а я театром увлекся… Вольный воздух, свежий ветер…
— М-да… Скажи, а кроме тебя, у этой… Амариллис есть поклонники, я имею в виду, из эльфов?
— Есть. Равно как и завистницы.
— Даже так?
— Именно. Одна из них сидит сегодня с нами за одним столом… да-да, Ливайна Златовласая собственной персоной. Тогда в Арзахеле один из ее верных рабов, украшение ее свиты, Гвальмай…
— Гвальмай из Северной Гавани?
— Он самый… он так увлекся любимой танцовщицей Лимпэнг-Танга, что и думать позабыл о своей прежней даме. Принялся всячески ухаживать за циркачкой, что только не делал, прямо-таки из кожи вон лез… — все напрасно, — не без злорадства сказал Геран, — и все это на глазах у Ливайны, каково?!
— И она его не отравила? Я знаю Ливайну, добрым нравом она никогда не отличалась…
— Это верно. Теперь она даже имени Гвальмая не выносит, страшно подумать, что она сделала бы с Амариллис… при возможности.
— Ты все-таки заставил меня заинтересоваться, Геран. Что ж… пойдем, посмотрим на эго чудо.
— О глубины и волны! Как я мог так заболтаться! Скорее, я не могу пропустить ни минуты! — с этими словами Герам схватил друга за руку и почти бегом потащил его в залу.
Они сели за свой стол; за время их отсутствия слуги поменяли скатерть, поставили новые приборы и, судя по стоявшим в огромных плоских вазах фруктам, готовились подавать десерт. Рядом с местом барона Гэлвина двое слуг установили еще один стол, длинный и пустой, соединивший хозяйский стол со сценой. При взгляде на одного из них — низкорослого, кривобокого — Хэлдару вспомнился уродливый силуэт в полутемном холле… «стол не перепутал?., не извольте сумлеваться…» Эльф досадливо тряхнул головой. На сцену вышел Лиусс, неся гитару из поющего дерева, и вслед за ним — невысокая, изящная женщина в длинном черном платье, на лице ее выделялись ярко-карие глаза и чувственный, сладкий рот. В ответ на недоуменный взгляд Хэлдара Геран поспешил пояснить:
— Это Венона, певица… она всегда поет для Амариллис.
И в этот миг па сцене появилась та, о которой Хэлдар уже столько успел услышать. Но такого он не ожидал.
На ней был необычный парик — недлинные, прикрывающие плечи волосы самых разных цветов: черного, красного, синего, фиолетового, изумрудного, оранжевого… они переливались как драгоценные птичьи перья из лесов Нильгау. Из похожей ткани — темно-синей в основе, расшитой разноцветными блестящими нитями — была и одежда танцовщицы: короткий лиф, украшенный прозрачными, негромко позвякивающими подвесками, и длинная, в пол, плотно облегающая бедра и широкая книзу юбка; на маленьких босых ножках Амариллис поблескивали два резных серебряных браслета. Она походила на редкую певчую птичку, случайно залетевшую в распахнутое окно залы, или на невиданный цветок, украсивший гладь паркового озерца. И все же она оставалась той самой грубиянкой. которую промокший насквозь Хэлдар не так давно целовал па берегу Быстрицы…
О да, дети Лимпэнг-Танга по праву считались лучшими артистами обитаемого мира: они знали свое дело… Только они могли так удивить, так развеселить, так очаровать зрителя. Томно покачивалось пламя в чашах светильников, заливая сцепу трепещущим золотистым зноем. Лиусс ласково перебирал струны и гитара откликалась ему удивительным, волнующим душу звоном, им вторил голос Веноны, глуховатый, исполненный подлинной страсти, и все это сливалось в чувственную, полную диковатой прелести мелодию…
Амариллис танцевала — и зрителям казалось, будто перед ними сама душа этой песни, воплотившийся зов Любви. Плавные, манящие движения рук, завораживающие переливы юбки, обнажающей порой в резком повороте стройные ноги — никто не мог отвести от этого глаз, да никто и не хотел… Повинуясь голосу мелодии, танцовщица все ближе и ближе подходила к краю сцены, собираясь, по-видимому, перейти по пустому столу прямо под ясные очи господина барона и там закончить свое выступление.