-А он?
-Он?.. Он взял меня за руку, отвел в сад и велел попробовать еще незрелый персик. Откусила я – фу, кислятина-то какая! Жую, морщусь, а плюнуть боюсь… проглотила кое-как и молчу, глазами хлопаю, как дура… А он спрашивает – понравилось, мол? Какое там, отвечаю, кому ж такое понравится?! Вот именно, отвечает он, мне это тоже не по вкусу. Я, когда поняла, хотела заплакать, а он взял мое лицо в ладони, в глаза посмотрел и сказал что-то… не знаю, на каком языке. Я потом Арколю попыталась повторить, он, кажется, понял, но переводить не стал, сколько я не просила. Вместо этого завел высокоученую скучищу о чувствах истинных и мнимых, и… как это он сказал?.. ах, да – о нетерпении сердца. Хорошо ему рассуждать – сбегает к марутским прелестницам, и готово дело.
-А потом аш-Шудах отослал тебя в школу?
-Ну что сразу "отослал"! Если бы аш-Шудах захотел, так хоть в Арр-Мурра отправил бы, чтобы я его "черные алмазы" не мозолила. Он желает мне добра…
-А ты желаешь его самого…
-Ох, Лалик, я и сама иногда не знаю, чего же я желаю… Ого, кажется в колокол брякнули. Ну что, встаем? пойдем дальше руки-ноги выкручивать во имя искусства…
Второй урок начинался сразу с мучений: опять растяжка, бесконечные приседания на цыпочках, вытягивающий жилы "закат-рассвет" (это упражнение было придумано легендарной Яшмой и заключалось в медленном – очень медленном! – приседании при расставленных ногах, вывернутых наружу носках, прямой спине и красиво раскинутых руках, а потом таком же медленном вставании), тренировка гибкости спины в нырках под палку, высоту которой регулировала госпожа Эниджа, и множество других способов причинить сладкую боль телам будущих танцовщиц.
-Медленнее, Лалик, ты не под куст присаживаешься! Так… а куда это ты глаза опустила? А ну-ка, подбородок вверх… глаза на меня… и взгляд соколицы, а не курицы-несушки! Хорошо… Девочки, вспомним наше правило: танцовщица Нимы никогда не опускает очей своих ниже локтей зрителя, паче же зрит ему в лицо, или на герб, ниже иной знак достоинства, на груди пребывающий! Иначе зрители решат, что вы сравниваете наполненность их гульфиков!
– Госпожа Эниджа, а с моим мучением вы какое правило свяжете?
-Твое, как ты выражаешься, мучение, Гинивара, связано вот с каким правилом… Никто да не прикоснется к танцовщице Нимы руками вожделения! А поэтому давай старайся, иначе тебя облапают на первом же выступлении! Уклоняйся мягче, не шарахайся, как испуганная девственница, перетекай, ускользай… представь себя подводной травой или лентой, плывущей по ручью… Амариллис, если я занимаюсь с Гиниварой, то это вовсе не значит, что остальные могут отдыхать. Именно так… и мне лучше знать, когда будет достаточно.
-Но я не могу больше! У меня сейчас зад отвалится!
-Выбирай выражения! А ты, Ксилла, перестань спотыкаться от каждого резкого слова! А чтобы твой зад остался на месте, сделаем вот что… – и Эниджа, подойдя к девушке, стоящей на одной ноге и вытянувшей другую параллельно полу, хладнокровно запустила кончики остро отточенных ногтей в ее ягодицу.
-Вот так и должно быть – ножка, как натянутая струна… Постой еще немного, а потом Лалик снимет груз. Что? нет, только с ноги, с головы не надо, поприседаешь вместе с ним , а то что-то у тебя спина невыразительная…
По истечении отмеренного времени, все без исключения девушки валились на пол, Гинивара так даже засыпала; потом разминали ноющие мышцы и снова вставали – учиться танцевать. Они постигали искусство импровизации, пытались рисовать пока еще разрозненными движениями осмысленные, одухотворенные сюжеты, а по истечении трехмесячного срока обучения каждой из учениц доверили Хранителя мелодий, дабы кристаллы и девушки привыкали друг к другу, ведь им предстояло действовать как единому целому.
Отдав почти все силы вечернему классу, танцовщицы Нимы смывали честный пот в небольшой жаркой купальне и устало плюхались в прохладную проточную воду бассейна; их хватало только на то, чтобы лениво пошевеливать пальцами ног, да моргать… даже болтать не хотелось. Потом был огромный поднос фруктов и кувшин простокваши на ужин, и далее девушки могли делать все, что им возжелается… а желалось им только одного – спать. (Правда, Амариллис раз в неделю – на два у нее силенок недоставало – посещала дом аш-Шудаха, присылавшего за ней закрытые носилки, и мужественно превозмогая сон, общалась с Арколем; в школу ее относили уже тихо посапывающей в подушку.) А затем приходил новый день, и все начиналось сначала.
Прошел год с того дня, когда Амариллис попала в школу Нимы Гладкобедрой. Она и ее подруги успели многому научиться, их тела стали послушнее и выразительнее, и каждая выучила (блестяще и неподражаемо, как она считала) один особенный танец – самый любимый, самый лучший… танец для первого испытания. А заключалось оно вот в чем.
В том, что все они будут выступать на публике, никто из девушек и не сомневался. Но в школе их единственной зрительницей была госпожа Эниджа, и проверить действие своих чар (без сомнения, неотразимое) им было не на ком. Первое испытание позволяло исправить это упущение. Каждой из учениц Нимы предоставляли право исполнить тот самый танец на публике; однако места, куда их привозили поздним вечером, почти ночью, сильно отличались от тех, какие им грезились в честолюбивых мечтаниях; довольно и того, что все они находились за рекой, в Маруте Скверном…
-Ксилла, сегодня ты освобождаешься от вечернего занятия, – и госпожа Эниджа подняла руку, предупреждая взрыв вопросов, – поскольку силы понадобятся тебе для выступления. Ступай в мою комнату, там уже ждет портниха – костюм твой готов, но примерка не помешает. Потом можешь спуститься в малый зал и немного поработать… не мельчи, не прячь глаза, а главное – не затягивай паузу. Я знаю, вы до сих пор думаете, что в танце важнее всего движения… оно, конечно, так, но поверьте мне – любое движение начинается со стойки и прерывается паузой. Мастерски выдержанная стойка танцовщицы может спасти даже слабый танец, а вот затянутая – или же скомканная – пауза может испортить любое великолепие. Ксилла, ты все еще тут? Разве я сказала что-нибудь новое?! В добрый час… итак, приступим к нашим вечерним занятиям.
Когда девушки заканчивали ужинать, в комнату впорхнула – по другому и не скажешь – Ксилла, наряженная в развевающиеся суртонские шелка цвета слоновой кости; подобно нежной хризантеме, попавшей в водоворот, покружилась она перед подругами, и ее щечки зарумянились от щедро рассыпанных ими похвал. Вскоре за ней прислали закрытые носилки и она вместе с госпожой Эниджей уехала неизвестно куда.
Вернулась Ксилла поздно ночью, заплаканная, все еще дрожащая, уже не в роскошном наряде, а в обычной джеллабе. Ожидавшие ее и поэтому не спавшие девушки бросились ухаживать за ней, принесли из купальни теплой воды для ног, раздобыли на кухне молоко и мед, закутали ее в теплую накидку… и, как ни распирало их любопытство, не задали ни одного вопроса. Ксилла, придя в себя, рассказала, как ее освистали в каком-то из второсортных марутских борделей; бледными губками она повторяла те малоприятные словечки, коими развеселая публика сопровождала ее танец, который она даже не смогла закончить.
-Почему мы должны танцевать перед таким отребьем? насколько я знаю, ни одна из танцовщиц Нимы не подвизалась в кабаках… тем более в борделях.
-Если вы сможете выступить как должно перед, как ты изволила выразиться, отребьем, то в будущем уже никакая, даже самая взыскательная публика вас не испугает, – коротко ответила госпожа Эниджа.
Следующей испытуемой стала Гинивара. И снова оставшиеся в школе девушки не спали, переговаривались о пустяках и нервно хихикали. А потом так же приводили в чувство вернувшуюся заполночь нильгайку; Амариллис так даже пришлось прыснуть ей в лицо холодной водой. Оказалось, что Гинивара, исполнявшая красивый и чувственный ритуальный танец, спровоцировала им отнюдь не религиозный экстаз, а откровенно похотливые домогательства. Отдельные прикосновения, от которых не получалось ускользнуть, девушка еще терпела, но когда один из зрителей попытался прилюдно ее облапить и порвал на ней роскошную фиолетовую тунику аж до пояса… тут она не выдержала и напомнила всем окружающим, что жрицы Калима при случае могут защитить себя.