И как Китнисс это делает? Или миссис Хоторн права, и это уже не притворство. Блеском Юпитера сияют ее глаза, когда Пит прижимает ее к себе, когда говорит, когда слушает. Неужели она действительно выбрала его? Неужели так долго дремавшая в ее сердце любовь очнулась и обрела удивительную силу? Дни напролет она рассказывает ему о совместном прошлом, и порою мне кажется, что то, о чем забыло сознание Мелларка, все еще помнит его большое доброе сердце. Надеюсь, что в этот раз у них все получится. Не потому что это кому-то будет выгодно, а оттого что они это заслужили. Что до меня, то я лишь посторонний наблюдатель, и должна принять любое развитие событий, как неизбежное, однако во всем этом есть одно но. Их новые выращенные в любви и правде отношения причинят Гейлу свежую порцию боли.
‒ Эй, королева, ‒ слышится разъяренный голос главной поварихи, ‒ о чем замечталась?
‒ Простите, ‒ вздыхаю. Сегодня я на редкость рассеянная. То забуду протереть десяток столов, натирая до дыр столешницу одного единственного, то отколю у тарелки край, нечаянно выронив ее из рук.
Вечером перед отбоем плетусь в сторону больничного отсека. Уставшая, измотанная и счастливая. Краем глаза я опять увижу его. Порою мне кажется, что моя любовь к Гейлу сродни мании или была манией…
– Есть разговор, – начинает он, когда я протягиваю ему градусник.
– Не сейчас.
– Значит, я подожду, – киваю, замечая явное недовольство в его глазах.
– Хорошо, – заканчиваю дежурный обход, возвращаясь к его кровати.
‒ Что нового? ‒ серые глаза гипнотизируют меня, не позволяя отвести взгляда.
‒ Ничего, ‒ сконфуженно отвечаю я. Не рассказывать же об инциденте с тарелкой. ‒ А у тебя?
‒ Ты, правда, считаешь, что тут может быть что-то новое? ‒ продолжает он, обводя рукой палату. Я повожу плечами, он поднимает брови. ‒ Заходила Альма Койн.
‒ И?
‒ Благодарила.
‒ Еще бы, ‒ мысленно возмущаюсь я. ‒ Два раза чуть не умер за нее.
‒ Сноу расстреляют 23 июля ‒ в день обычной Жатвы.
‒ Понятно, ‒ растеряно смотрю по сторонам. Наверное, жалеть его ‒ истинное преступление: в конце концов, он жесткий тиран, который погубил не одну тысячу жизней. Но… Вспоминаю свою собственную ненависть. Кто знает его историю? Раньше моральные качества человека испытывали водой, огнем и властью, а власть, как известно, портит людей. Чтобы наделала я, если бы вдруг в момент своего озлобления начала управлять даже небольшой группой людей. Злыми не рождаются… – Думаешь, дистрикты сейчас получат свободу?
– Мы боролись за это. Лишь бы осознание бескрайнего могущества не застило ей глаза, а то как бы Голодные игры не нашли новое начало среди детей Капитолия.
– Думаешь это возможно? – в ужасе прикрываю рот руками.
– Надеюсь, что нет.
– В стране разрушения. Осталось еще несколько сотен мятежников, поддерживающих прежний порядок. Общими усилиями мы справимся. Постепенно дистрикты начнут восстанавливать.
– Двенадцатый пострадал больше всех.
– Восьмому, пятому и второму тоже досталось, но ты права, начнут с нашего. Это было моим условием.
– Условием? – он едва поводит глазами, не удостаивая меня ответа, который мне так хочется услышать.
– Значит, скоро можно будет вернуться домой. Ты поедешь в двенадцатый? ‒ он молчит. Ответ снова находится сам собой. Гейл ‒ солдат, он останется здесь…
– Мисс Андерси, – высокий сдержанный голос останавливает поток моих мыслей, выбивая меня из колеи. Я узнаю немолодую, но все еще красивую и ухоженную женщину с красиво уложенными волосами в обычном сером комбинезоне, как у всех тут. Она была первой из жителей Дистрикта-13, кого я увидела, первой, с кем я поговорила.
– Добрый вечер, президент Койн.
– Наконец-то, я могу поговорить с Вами. Ваш отец так много сделал, хотя понимал всю опасность своего положения. Мне жаль, что вся Ваша семья погибла. Но для дочери мэра у нас всегда найдется место. Вы обладаете удивительными упорством и трудолюбием, к тому же многие Ваши знакомые говорят о великолепном образовании, которое Вашему отцу удалось дать Вам. Не понимаю, почему Ваш жених против того, чтобы Вы остались в тринадцатом.
– Гейл мне не жених, – чувствую, как краска заливает лицо. – Но он прав: я поеду домой, как только будет можно.
– Не разрушенной осталась только Деревня Победителей. Восстановление старых построек и возведение новых домов займет какое-то время. Подумайте, Мадж.
– Нет, я бы хотела побывать на могиле своих родных, – сжимаю руки в кулаки, не позволяя слезам пролиться. Женщина поджимает губы, напоследок попрощавшись с солдатом Хоторном.
– Я ей ничего не говорил, – зачем-то оправдывается Гейл, – Она сама сделала такие выводы.
– Оставь, я сама виновата, – отворачиваюсь, протягивая руку за градусником.
– Ты придешь завтра?
– Я прихожу каждый день. Рук не хватает и…
– Я не об этом.
– Гейл, – поворачиваюсь, намереваясь объяснить. – Неужели, тебе нравится видеть… знать, что я страдаю?
– Не нравится.
– Тогда зачем?
– Что зачем?
– Ты это делаешь. Зачем даришь надежду, еще раз заставляя поверить? Разве ты не понимаешь, что это, как минимум, эгоистично, а, как максимум, жестоко.
– Эгоистично, – он задумывается. – Скорее наоборот: я надеялся получить второй шанс.
– Лучше не надо, – Гейл сужает глаза. – Я больше не могу зависеть от настроения Китнисс.
– А причем здесь Китнисс?
– Не обманывай себя.
– Ладно, – отворачивается. – Со мной все понятно, но что тебе сделала моя семья?
– Ничего, – удивляюсь. Еще этого не хватало.
– Тогда зачем избегаешь и их? – снова краснею, а земля под ногами начинает осторожно раскачиваться. Глупо было думать, что миссис Хоторн не догадается об истинных причинах моих поздних приходов. – Мама устала притворяться спящей.
– Сестричка? – одинокий мужской голос эхом отбивается от стен жестяной банки.
– Мне нужно идти, – радуюсь и быстрее пули мчусь в процедурный кабинет, с мстительным удовольствием кидая в дезинфицирующий раствор дюжину градусников. – Я пойду, доктор Аврелий, – обращаюсь к седоволосому старцу с чудаковатым, но все еще горящим взглядом. Ухожу быстро и, не оглядываясь, долго топчусь у дверей спальни, не решаясь войти и, наконец, придумываю новую отговорку. Мне необходимо увидеть Китнисс.
Полупустые плохо освещенные коридоры бескрайним лабиринтом тянутся вдоль стен непробиваемого бункера, напоминая крысиные норы, порою я и сейчас блуждаю в них, пытаясь отыскать путь покороче, однако сегодня судьба благоволит мне. Я без труда нахожу комнату, как две капли воды похожую на мою: две узкие кровати, заправленные темно-коричневым покрывалом, две тумбочки и серая штора на несуществующем окне. Только колыбелька, накрытая белоснежной простынью, видимо, из госпиталя, указывает на то, что спальня принадлежит кормящей маме и младенцу.
– Китнисс, – с порога заявляю я, уперев руки в бока. Победительница Семьдесят четвертых Голодных игр поднимает на меня обеспокоенный взгляд и прикладывает палец к губам, осторожно укачивая мирно сопящую Руту. – Китнисс, – продолжаю, снизив голос до шепота. – Зайди к Гейлу, пожалуйста.
– К Гейлу? – укладывает дочь в кроватку. – Я заходила сегодня, – мямлит, – Приносила Руту. Он был рад племяннице.
– Тебе бы он был рад не меньше, – кривлюсь, пока подруга отстраняется от кроватки, фокусируя взгляд где-то за моей головой.
Когда-то давно, еще малышкой из окна родительского дома я наблюдала сказочную картину. Иссиня-черное небо, разрезанное вдоль и поперек острыми световыми лучами молний, проклинало провинившуюся в чем-то землю ливнем, напоминающим водопад, градом размером с куриное яйцо и раскатами грома, нагоняющем вселенскую тоску и почти животный страх. Обида небосклона изливалась около трех часов, и вдруг в одно мгновение все закончилось. Разом. Солнце, как по взмаху волшебной выглянуло из-за грозовых туч и принялось залечивать раны земли, осушая лужи и уничтожая град одним прикосновением. Благодарю солнечному теплу, небо стало добрее, и кусочек синевы, явившейся ниоткуда забрал в себя всю черноту, заменяя ее белой ватой кучевых облаков и круглой радугой. Лицо Китнисс напомнило мне тот самый день. Куда подевались усталость и отрешенность? Серые глаза превратились в звезды, а улыбка придала лицу особую радостную нежность.