А я и рада, так им и надо,
С чужого сада не бери, не бери.
Моя отрада, моя награда,
Дороже клада мне глаза твои.
Алмаз этих бесценных глаз,
Как музыка в стиле джаз,
В них столько страсти и огня.
Алмаз твоих драгоценных глаз,
И грани его сейчас
Играют соло для меня.
Из песни Алисы Мон
– И что же ты читала этим напыщенным столичным индюкам? – спрашивает Гейл, легонько целуя меня в ту самую точку под ухом, от прикосновения к которой у меня мозг начинает плавиться, а все более или менее приличные мысли напрочь вылетают из головы.
– Как обычно, – отвечаю я, чмокая его нос и мягко освобождаясь из крепкого кольца объятий. – Кое-что из старого, кое-что из нового.
– Кое-что из старого? – настороженный взгляд серых глаз заставляет меня улыбнуться.
– Ну, – театрально хлопаю ресницами, – одна гротескного вида дама попросила меня прочесть любимое стихотворение полковника Хоторна.
– Надеюсь, у тебя хватило ума сказать, что твой муж – чурбан неотесанный, который совершенно не интересуется творчеством жены.
– Нет, – прикусываю губу. – Выбрала вот это:
Я проснулась сегодня рано
От удушья, от страшной жары.
Вспомнив нежную грусть ресторана,
Я туда посмотрела, где ты,
Все такой же родной и милый.
Ты мне нужен как воздух земной!
Серафим иногда шестикрылый,
Человек, но демон порой.
Всем супругам бывает сложно,
Плачу я, проклиная судьбу,
Только жить без любви невозможно,
От тебя никогда не уйду!
Говорят, что есть счастье такое,
От которого хочется петь,
Мне не нужно веселье пустое,
Я могу за тебя умереть.
Я проснулась сегодня раньше
От удушья, от страшной жары.
В нашем счастье есть все, кроме фальши.
В моем счастье есть дети и ты!
– Неожиданно, – ловкие пальцы слегка приподнимают меня за подбородок и заставляют заглянуть в серые глаза. – Помнится, ты написала его спустя пару месяцев после рождения близнецов.
– Ага, – ухмыляюсь я, – тогда они лежали в кроватке и мирно посасывали соски. Иногда мне не верится, что им уже по четырнадцать лет. Ночуют у друзей, катаются на велосипеде, отстаивают свое мнение и бессовестно взрослеют день ото дня.
– Сколько себя помню: в семье всегда были дети. Что будет, когда они окончательно вырастут?
– Думаю, кризис опустевшего гнезда нам грозит нескоро, – переплетаю его пальцы со своими. – Девятилетнему Терри долго будет нужна нянька.
– Хочешь сказать, что когда он отпразднует свое совершеннолетие, мы вполне дождемся племянников от Пози?
– Не начинай, – строго говорю я. – Твоей сестре всего лишь двадцать один год.
– Ей давно пора замуж, – упорствует Гейл. – Ты, мама, Китнисс, миссис Эвердин, Сэй да даже Прим – все знакомые ей женщины к этому возрасту обзавелись семьями.
– Она делает карьеру. Учить современных детей – дорогого стоит.
– На нас проверено: брак – карьере не помеха.
– Чего ты вечно к ней цепляешься? – не унимаюсь я. – Вику почти двадцать восемь, а он занят только своими научными проектами, и ему слово никто не говорит.
– Вик – самый молодой доктор наук в Панеме.
– Это дискриминация по половому признаку, – парирую я.
– Ну, давай, скажи, что я ужасный человек!
– Не дождешься!
– И как будет называться новый сборник? – вдруг резко меняет тему мой любимый Охотник.
– «Записки лесной феи».
– Многообещающе, – облизывает пересохшие губы, а я не могу удержаться от улыбки. – Эта книга точно сотрет в порошок образ, которым я…
– Папочка! – раздается звонкий голосок из темного коридора, и в ту же секунду на Гейла набрасывается совсем еще юная, тонкая как струна, темноволосая, сероглазая девушка. – Я так скучала!
– Мэйсили! – Хоторн встает с дивана и прижимает к груди дочь. – Мы не виделись всего два дня.
– Целых два дня! – тараторит девочка, и я замечаю, как фарфорово-белая кожа, доставшаяся ей от меня, покрывается легким румянцем. В свои четырнадцать она уже очень хорошенькая, куда красивее меня в этом возрасте. Что будет дальше? – Ты специально выехал в Дистрикт-12 раньше нас, чтобы побыть с Мелларками! А когда мы приехали, то не застали тебя дома – пришлось прогуляться по городу.
– Ну, и какие новости? – полушутливо спрашивает отец. – И где оставила братьев?
– Деревня Победителей на том же месте. Джаред и Терри катаются на коньках, – опускает глаза вниз и покусывает губы. – Пойдем в лес?
– В лес? В начале февраля? Когда уже начало смеркаться и подмораживает? – делает вид, что раздумывает. – Разумеется, пойдем! Звони мальчишкам. – Мэйсили – любимица Гейла. Он ни в чем не может отказать этой девчонке. Больше я не провожу параллелей. Отцы до безумия любят дочек.
– Да, ну их! Заберем по дороге. Мамочка, – обращается ко мне, – ты не видела «Грозовой перевал»?
– Он в тумбочке.
– Прекрасно, – одаривает нас улыбкой. – Я залью горячий чай в термос и нарежу бутербродов. Выходим через пятнадцать минут.
– Есть, мэм, – Гейл привычным жестом прикладывает пальцы к виску, делая вид, что отдает воинское приветствие, а наша малышка хихикает. – Не стоит тебе читать столько романов, Мэйси, – через некоторое время строгим тоном добавляет он.
– Это еще почему? – ощетинивается девочка.
– Голова болеть будет, и зрение ухудшится. Будешь носить очки прямо как дядя Вик.
– Мама же читает, – пожимает плечами дочка. – И безо всяких очков. Ладно, я быстро. Люблю своего самого лучшего в мире папу, – скрывается в дверях коридора. Память невольно рисует в голове образ степенного мэра Андерси и его мечтательной дочери Мадж.
Мне ли не знать, чего боится Гейл. Его пугают истории о любви, которыми ночами зачитывается юная мисс Хоторн. Слишком много неправды. Красивый сюжет с обязательным счастливым концом. Порою Мэйсили верит им гораздо больше, чем своим родителям. Так хочется, чтобы она была похожа на Прим, добрую и не по годам рассудительную девочку, какой та была в свои тринадцать-четырнадцать лет, но упрямая и ласковая Мэйси становится подобной мне. Ее мягкая романтичная натура не практична ни на грамм. Страшно, так страшно, что однажды она не сможет отличить художественный вымысел от суровой правды жизни…
– По, крайней мере, Мэйсили будет любить меня при любых обстоятельствах, – тяжело вздохнув, произносит Гейл и устремляет взгляд куда-то в сторону.
– Рута так и не позвонила?
– И не позвонит, – слишком суровый ответ. Старая рана опять начала кровоточить.
– Гейл, она только вчера узнала, – касаюсь его руки. – Пройдет время, и девочка успокоится.
– Нет. Хотя ее и вырастил Мелларк, в жилах Руты течет моя кровь. Наша с Китнисс дочь так быстро не сдастся. Знаешь, какими были ее последние слова, когда она убежала, хлопнув дверью? Сказала, что ненавидит и меня, и мать, и Пита.
– Любая ненависть проходит. Когда-то я тоже ненавидела всех на свете.
– Предлагаешь мне умереть, чтобы она вдруг поняла, кого потеряла.
– Даже не смей шутить так, – прижимаюсь к его груди. – Все образуется: мы и не такое проходили.
– Ладно, пойду собираться. Ты с нами?
– Пожалуй, сегодня останусь дома. Протру пыль.
– Тогда пусть удача будет на твоей стороне! – наклоняется и целует в щеку. – Мы на пару часов.
В коридоре падает вешалка. Слышу, как муж надевает ботинки, а Мэйсили, стрекоча словно кузнечик, рассказывает ему что-то забавное. Секунда, и дверь захлопывается. Ушли…
Конечно, сейчас Гейлу совсем не обязательно охотиться от зари до зари, чтобы прокормить свою семью: денег хватает с избытком, но даже спустя столько лет его как будто магнитом тянет в лес Двенадцатого. Наверное, Охотник находит в нем особые покой и умиротворение. Гейл любит тишину лесной чащи, и он привил эту любовь нашим детям.