Но сразу предупреждаю, ни пытать, ни унижать, ни оскорблять я вас не буду. Я буду даже вами восхищаться, ни от кого вы не услышите столько добрых, искренних слов, сколько скажу я вам. Я припишу вас к пассионарному ведомству. Вы будете — Прометеем, принесшим людям огонь и избавившим их от несчастий. Но все это будет только в том случае, если вы будете подчиняться моей воле и выполнять мои указания.
Самым искренним образом уверяю вас. Вы самый лучший, бесстрашный и умный человек в обозримой вселенной — поэтому потом, вам такому прекрасному и расчудесному, будет гораздо труднее и тяжелее умирать, сброшенному сверху на острые скалы. Вы будете лежать на них, истекая кровью, пока орел будет выклевывать у вас печень.
Все это случиться только при том случае, если вы откажетесь подчиняться моей воле и выполнять мои указания.
Вы будете рисковать только тогда…»
Он не успел закончить предложение, как дверь приоткрылась и в кабинет заглянул молодой врач. Звание? Судя по спине, никак не выше майора.
- Иван Петрович, заканчивайте. У него серьезная аритмия в работе сердца.
- Как скажете, — недовольно пробурчал тот, заканчивая очередной сеанс нейро-лингвистического программирования.
- И еще. Вас срочно к телефону, — доктор показал пальцем на потолок. — Оттуда…
Когда Иван Петрович, на глазах молодого военврача, из яркого оратора и характерного театрального трагика, превратился в серое, незаметное пятно, Оно стеная, покряхтывая и хватаясь за сердце выбралось из кабинета. Врач вроде и привык ко всяким выходкам Петровича, но и на этот раз, восхищенно проводил его глазами… Через секунду, как будто вспомнив что-то уж совсем несущественное, занялся пациентом лежащим на кушетке.
Проведя какие-то манипуляции с проводами и громко сказав: «Просыпайтесь. Сеанс окончен.» Он вывел пациента из состояния гипнотического сна.
Тот устало открыл глаза. С помощью доктора, опершись на рука тяжело опустился на расплющенную, бюрократическую задницу. Свесив с кушетки, тонкие чиновничьи ножки, он тряхнул головой, как бы приводя себя в чувство. Это был вице-премьер правительства. По вопросу выделения кредитной линии, недавно навещавший, так нелюбимый им Санкт-Петербург.
Молодой врач, помог ему одеться. Похвалил за то, что сегодня он в гораздо лучшей форме. На что чиновник серьезно заметил.
- Чтобы посторонним не бросалась в глаза моя бледность, вызванная недоеданием и сверхнапряженной работой, мне пришлось, — он горестно вздохнул, — на время покинуть родину и отправиться на пляжи Флориды. А там тяжело. Без родины-то, сам знаешь… Да, что говорить, просто невыносимо как — тяжело. Все же здесь: и дым Отечества, и могилы предков, и бесплатная медицина…
Как бы в доказательство последних слов, пациент достал из кармана именной золотой «Ронсон» украшенный бриллиантами, (он эту игрушку получил в подарок от Всемирного валютного фонда) щелкнул и закурил американскую сигарету.
Действительно… Явно потянуло «дымком Отечества».
- Не жалеете вы себя. Все о нем, о народе… Все о нас, неразумных — заботитесь. На износ трудитесь. Пора уже и о себе подумать, — в тон ему, вполне серьезно, только гораздо более уважительно продолжил врач. — Смотрю на вас и просто восхищаюсь самоотверженностью, и беззаветному служению идеалам. Какой же вы все таки матерый человечище… Просто идеал чудовища… — ума.
Так как в этих кругах, юмор, как понятие, был напрочь уничтожен в исправительно-трудовых лагерях, еще… Когда же это было? Ну да… Еще в тридцатых годах. Поэтому. Шутить? Такой вольности никто себе не позволял, да и других от этого быстро отучали. Оттого-то, чиновник сарказма врача не услышал. Да и не было его там.
А что прикажете делать? Крысиного яда, пузану сыпануть? Тогда, позвольте спросить, а кто будет пастухом у послушного стада баранов? А? Придет другой. Уверенный, наглый, с красной книжицей вместо манка. И опять, под знаменем марксизма-ленинизма, поведет на штурм коммунистических химер. Так мы все, уже там были. На практике испытали, знаем — высоты оказались низинами колымских лагерей.
Поэтому, не-а… Несогласны. Пусть остается этот гад. Опять же классик когда-то заявил, что ему «милей ворюга, чем кровопийца». Как известно, после смерти, они, т. е. классики, в своих высказываниях полностью и безоговорочно правы и уже ни в чем не ошибаются.
Чрезвычайно довольный словами лечащего врача про «матерого человечищу», правительственный чиновник в сопровождении охраны отправился восвояси. Пока он туда добирался, бормотал себе под нос:
«Привыкли, понимаешь только критику наводить. А вот чтобы, просто так, от души, от щедрого сердца, за труды праведные, похвалить, воздать должное… Нет, не могут. Да мы, сами виноваты. Отучили народ, разной демократической дрянью и хваленными свободами оттого, что ему так свойственно — от любви к начальству… Теперь вот мучайся. Э-хе-хе… Сволочи и быдло…»
ГЛАВА 40
Для эвакуации молодой вдовы с дитем, пришлось позаимствовать на соседнем участке, средство передвижения — старенькую «Ниву».
«Позаимствовал» — это крик души.
Если говорить начистоту, т. е. без протокола — украл я ее. Там еще на стене дома, велосипедная рама висела, однако с самого начала возникновения преступного замысла, от ее хищения пришлось отказаться, без колес далеко не уедешь.
Так вот, поковырявшись гвоздиком в специальном устройстве, о котором кричать на каждом углу не рекомендуется, аппарат чуть-чуть покашлял, покряхтел, высморкался, испортил воздух и только тогда завелся. Я чуть не рехнулся, а он спокойно тронулся с места.
Но, как известно, благими намерениями вымощена дорога в ад, кажется так говорят любители читать «ужастики» на ночь. Так и с моей дорогой.
Судя по стойкому запаху зловоний в салоне, в последнее время средство передвижения использовали для перевозки скота и навоза. Но не до жиру… Катиться вперед и на том спасибо.
Едем спокойно, не привлекая лихачеством к себе внимания.
Пока пытался делать вид, что смотрю за дорогой, а сам в это время, краем глаза наблюдал за растерянной молодой матерью, чуть не окосел, напрочь. Удевляло то, что губки оказались, чуть тронуты помадой, глазки подведены чёрным, а волосы аккуратно причёсаны… Никогда не пойму женщин. Чуть не изнасиловали, не убили… И когда только успела?
Глядя на дорогу, мы оба довольно отчетливо и выразительно молчали. Если она и догадывалась о финальном и трагическом аккорде сегодняшней ночи, то вида не показывала.
Глядя на ее растерянное, осунувшееся лицо, но очень красивое лицо, решил вечер ужасов и трагедий, с леденящими душу подробностями и своим свистящим шепотом, перенести на более подходящее время. Сейчас это было, очень даже не ко времени.
До боли в переносице, продолжаю косить в ее сторону. Скажи ей, что муж и кормилец лежит в яме и уже вряд ли из нее поднимется, так еще помрет не доехав до города. Позже. Все это позже.
Она, не глядя на утренние сумерки и стойкий запах свиных и человеческих испражнений, начинает мне нравиться. Странная связь, с чего бы это? Видно нервы подводят.
Создание хрупкое, нежное, эфирное, зовущее не к борьбе, как та тетка у ВДНХ, а по большому счету, к любви и сладким грезам. Впрочем, для кого-то мечты и грезы, а для кого-то просто жена, нечесаное существо низшего порядка, обитающее на кухне, все время что-то жующее и постоянно требующее денег.
Однако женщина, если она по-настоящему женщина, остается ее при любых обстоятельствах. В руках моей попутчицы, невесть откуда-то появилось зеркальце, пудреница, помада. В дребезжащем всеми частями «керогазе», не очень легко наводить на лице порядок и там же возрождать былую красоту.
Оказывается, возможно и мои скептические ожидания были посрамлены. Все просто. Женская обязанность и предназначение заключается в том, чтобы окружающие мужички любили и восхищались ими, а они снисходительно принимали эти знаки внимания. Ну-ну…
Девочка спала. Мамаша, лет двадцати пяти — тридцати, подправив ранее подправленное лицо, стала постепенно выходить из ступора. О том, почему ее разлюбезный муж не поехал с нами, не спрашивала. Наверное догадывалась, а может просто боялась узнать правду. Машину мерно покачивало на ухабах…