Когда пьяному, считающему, что он умнее собутыльника говоришь одно, он обязательно сделает наоборот. Я стараюсь вывести его на противоположное действие. Но пока бестолку.
Он наливает… Больше выплескивает на стол, чем в стаканы.
Опять мы с ним выпили по стакану вкуснопахнущей жидкости. Нутро, каждый свое, прожгли основательно.
После чего, мне пришлось валиться на бок и под собственный храп, слушать о себе разные мнения.
Приводить и повторять услышанное не буду. Гадости и непотребства, хотя Старшой и защитил меня от нападок того, кого называл Халявченко.
- Слабачок, а шеф? — простуженным голосом заявил он. — Хлипкий фраерок оказался… Слушай! Может это… Не он тогда, увел бабу и стреножил наших дурней?
- Сам ты, фраерок, — полностью трезвым голосом ответил ему Старшой. — Он не жрал давно, а на тощий желудок, этот «адский лесоповал» кого хочешь угробит. Итак… Со мной наравне, три стакана сумел одолеть. Если бы не сидящий во мне антидот, я бы сейчас спал рядом с ним.
- Так давай вкатим ему сыворотку, — опять что-то гадкое предложил Халявченко. — Пусть скажет, что ты от него добиваешься и сдадим его местным ментам… Им, радость и почет — нам, проблема с плеч и уважение.
- Все-таки, Халявченко, неприятный ты тип, — это наш с тобой коллега, почти сослуживец, а ты так к нему относишься, — благородно произнес Старшой. После добавил — Пьяного сыворотка не берёт.
Мне его резоны понравились.
Наконец-то я понял, что никто меня сонного в капусту крошить не будет. С чувством исполненного долга, поевшего и подгулявшего за линией фронта разведчика «уснул» прямо за столом.
Приятных мне сновидений.
Спустили меня в какой-то подвал… Там же находился и старичок Курдупель.
Поговорил с дедулей по душам. Выяснил причину, такого к себе ласкового отношения и попробовал спать. Получилось отменно.
ГЛАВА 66
И снился мне сон. Что будто бы новый правитель, устав бороться с ядовитыми ростками демократии, повсеместно по всей стране, ввел сухой закон. И будто я, сидя на подоконники своего храма, прочитал это в газете.
Опечалился, загрустил я от таких известий. Но вовремя взял себя в руки… А потом, взял за руку сына, Аллу с Ксюшей и пристроил в хвост импровизированной колонны. Нацепил на грудь найденную бляху с мастерком и циркулем, и пошел таким макаром, в магазин за спиртным продуктом.
Чинно-благородно подошли, очередь растянулась на две трамвайные остановки…
Народ, увидев меня с бляхой, в окружении свиты и почетного эскорта, расступается…
Я без очереди подхожу к прилавку. Веду себя с достоинством и без спешки. Хлопнув о прилавок стопкой кредиток, говорю продавщице (ну, вылитый Курдупель, только в кумачовой косынке и вязаном фартуке): «Пять бутылок первака».
Продавщица (ну, вылитый Курдупель) довольно фамильярно отвечает в мой адрес: «В одни руки, только два предмета — зубную щетку и крем для обуви… — и щурясь на яркий свет, снизу небрежно добавляет. — Проходите мужчина… Не создавайте криминогенной обстановке в районе моего стратегического базирования…»
На такое неуважительное к себе отношение, я начинаю трясти бляхой и брызгать на продавщицу слюной. Во весь голос требую уважения к личности, намекаю на кой-какие связи, свой статус и заслуги перед отечеством.
В ответ слышу твердое и неизменное: " Продам только два предмета — зубную щетку и крем для обуви.»
Схватил я продавщицу за грудки… Сын плачет, Алла раздосадована, что в ее присутствии, я позволяю себе, хватать посторонних женщин за грудь… Она же тянет меня из магазина прочь…
Я начинаю отбиваться уже от всех, но продолжаю спорить.
Вместо словесных аргументов, продавщица, схватив старорежимные деревянные счеты, лупит ими мне точно по башке… Я — обливаясь кровью, падаю на грязный пол, но не сдаюсь и требую своего: «Пять бутылок первака!»
Стоящая насмерть глухая очередь, начинает поддерживать мою линию. Люди, все активнее просят торговлю, продать мне еще и рулон туалетной бумаги. Для более активной поддержки, мне бьют в область спины, потом ниже и, в конце концов, срывают бляху…
Тумаков становится все больше. Я, вынуждено отпускаю руку сына… Алла с дочкой теряется сама… Меня за волосья оттаскивают от прилавка и денег за товар не возвращают…
Короче говоря, выспаться мне не дали.
Под ударный бой часов, вылив на голову ведро холодной воды, тумаками и угрожающими криками, бессердечные и злые люди, подняли меня с топчана и потребовали ряд ответов, на их непростые вопросы.
Видно харатьяновский антидот действовал и с другим, более неприятным, даже чем алкоголь, направлением, т.с. проводил нейтрализацию и здоровых сил организма…
Посмотрел я на окружавшую меня действительность и усомнился, все ли в ней правильно расставлено. Вид у Старшого или, как еще я услышал — «товарища командира» был скверный и изрядно помятый. Мешки под глазами отвисали до носа и когда он гневался, неприятно хлопали по щекам. Цвет лица был даже не серый, а какой-то бурый, сам, как Кощей над златом, трясся мелкой дрожью…
Хмурый и неприветливый, даже не пожелав мне «доброго утра», он долго не рассусоливал. Сразу задал свой главный, каверзный вопрос, намереваясь еще врезать мне пендаля.
И… У- а- у-у…
Попал скотина точно под копчик…
Н-да. Если бы я, в этот момент не сидел на табуретке, то носок его башмака точно попал бы, а так у меня от боли, только и вырвалось — «у-у-у-уа, иес, ес, ес».
- Колись, сучий потрох, где украденные бриллианты, — начал он опрашивать свидетелей.
- Не понял, — начал валять ваньку я. — Какие украденные бриллианты?
Для человека, который ценой собственного здоровья, принимает всякие шарлатанские уксусные снадобья от вкусного алкоголя, после чего дурень дурнем, такое явное несогласие и скрытое сопротивление, тольки жгеть злобу и разжижает мозгу.
Он дурным голосом потребовал привести из подвала культового дедушку.
Быть беде, как чувствовал. Тем более такой сон, где Курдупель стоял за прилавком в женском обличье.
Эх, давно что-то меня не хоронили с торжественными почестями и военным оркестром пьяных прапоров. Лежал бы сейчас на воинском кладбище, горя не знал. А здесь просмотр таких невеселых картинок… Аж, зло берет…
Совсем ерунды не хватило, чтобы у меня на глазах разыгралась трагедия.
Преступник Харатьян, уже выхватил пистоль, чтобы воздействовать на мою неустойчивую психику и имитировать расстрел Курдупеля, уже рванул затворную раму на себя…
Но, как случается в каждой сказке, в самый подходящий момент, в светелку ворвался один из окровавленных подручных Харатьяна. Окровавлен он был по-настоящему, как все герои Шекспира — в Макбете…
- Там омоновцы, — не здороваясь, дурным голосом заорал он. — Еле вырвался… Скотобазы, бьют сразу, даже паспорта не спрашивают… Бьют же, Старшой… Бьют и возражений не принимают.
Не обращая внимания, на размазывающего кровавые сопли подручного (видно по сопатке ему неслабо досталось) Харатьян, трижды на левой ноге перевернулся, ударился о землю и превратился из заплечных дел палача в Илью-Муромца, готового к битве с Трехглавым-Змеем.
- К бою, — лихо скомандовал новоявленный былинный тугоум. — Дадим прикурить этим олухам. Они такие же омоновцы, как и я архиерей поместного собора. Бей, окаянных половцев! Вперед, за Россию-матушку…
Что-то он еще орал, нагнетая психоз и накручивая нервные обороты. Присмотрелся я, не вовремя разбуженный и понял, нас всех отделяет малюсенькая грань от того, чтобы с обеих сторон начали прыгать гранаты, литрами литься славянская кровь и гибли простые парни в бронежилетах.
Пришлось этому психопату давить на психику.
- Старшой, — гаркнул я. — Тебе что, Чечни мало? Столько там жизней оставили, стольких ребят потеряли. Кончай дурить. Выбрасывай белый флаг и начинай переговоры.