— Веселые дела, значит, у вас, — заключил Костров, поднявшись с порога.
— Брось ты, дядя Василий! — посоветовал Тимофей. — Теперь уж поздно... Из-за чего горячиться?
— Как же не горячиться? Гривенником рот вам замазали, а пройдет малое время, этот гривенник хозяин с кровью сдерет. Штрафы отменили?
— Отменили.
— Ну, хоть в этом не прозевали, а я уж думал, забыли.
И Костров рассказал Тимофею, какие требования надо было предъявить хозяину.
— Восьмичасовой рабочий день прохлопали! О халявщиках не подумали! Люди нутро сжигают себе на работе! А вы на гривеннике помирились!
— Да уж, нехорошо получилось... — вздыхая, сказал Тимофей. — Ну, а ты работать пойдешь?
— Как же мне не идти. Пойду и я... Наше дело такое — куда иголка, туда и нитка, — с горькой усмешкой ответил Василий, — один в поле не воин.
Костров сидел за столом огорченный, он не слышал, что рассказывал Тимофей про самоубийство хозяина и пышные похороны, устроенные ему братом.
— Да, а как со стражниками? — вспомнил вдруг Костров.
— Стражники на Фаянсовом так и живут.
— Камешек за пазухой и добрый хозяин придерживает. Погодите, он еще покажет себя... Вспомянете мое слово!..
«Эх, Никифор Иванович, если бы знать, что не увижу тебя, не пошел бы я в город и тут не получилось бы такого огорчения», — думал Костров, отщипывая тоненькую щепочку у края стола.
И еще одна мысль возникла сейчас у Василия. Он понял, что допустил и другую ошибку, не найдя себе нужной опоры в людях. Он многим из них открыл глаза на окружающее, но создать на заводе хоть небольшую организацию еще не сумел.
— Дядя Василий, у меня дело к тебе есть, — вспомнил Тимофей. — Сынишка Кириллина приходил. Изба у них развалилась.
Костров сурово нахмурился.
— Извини, брат. Разучился топором работать... Да, сказать по правде, и неохота. Другому человеку не отказал бы, может быть, а Кириллину помогать не буду.
— Почему?
— Не нравится. Тебе он, может, и хорош, а мне такие гуси не по душе. Его и в гуте-то многие недолюбливают. Хозяйский любимчик!
— Это ты зря, дядя Василий! Мастер знаменитый, потому ему и почет от хозяев.
— Антипу тоже почитают.
— Нашел с кем сравнить! — возмутился Тимофей. — Этого рыжего пса недаром втемную крестили. Доносчик, подлец! Все бастовали, а он каждый день на заводе торчал. Сын родной жить с ним не стал, — значит, хорош...
Они спорили долго, но рассеять предубеждение Кострова против Кириллина Тимофею Елагину не удалось.
После смерти брата Корнилов все время испытывал двойственное чувство. Немного жалея старшего брата, он вместе с тем чувствовал, что смерть погасила былую неприязнь. Теперь, когда у него были развязаны руки, новый хозяин начал менять многое, что было посеяно упрямством Георгия.
Новый хозяин начал искать пути для сближения с рабочими.
Младший брат был хитрее прямолинейного, крутого нравом Георгия. С рабочими Василий Алексеевич не ссорился, никогда не повышал голоса, и в поселке вскоре пошли разговоры про доброту и благочестие нового хозяина. В воскресенье, отстояв позднюю обедню, Василий Алексеевич вместе с рабочими выходил из церкви и прогуливался по поселку. Частенько во время таких прогулок хозяин выискивал самые бедные избы, заходил в них и говорил удивленным обитателям убогого жилья:
— Что же это вы, любезные, ни о чем не заботитесь? Крыша прогнила, рамы покосились, труба развалилась. Видно, плохой хозяин у этого дома.
— Нужда... — часто слышал Корнилов.
— А разве нельзя было помощи попросить? — снисходительно улыбался хозяин. — Правда, лишних денег нет, разорила меня забастовка, но кое-чем могу помочь. В помощи никому не отказываю. Я считаю, что мы в одной семье живем. Значит, должны быть у нас и согласие и взаимная помощь. Завтра пришлю тебе печника и плотника.
Заглянул Корнилов к Ковшовым и удивился:
— Хозяйка, почему у тебя пирога в воскресенье нет? Зашел к вам, а ты и угостить не можешь.
— Вон они, наши пироги, — угрюмо ответила жена халявщика, показывая на кучу ребят, игравших на полу. — На них хлеба-то не напасешься. Вчера у соседей занимала.
— У хозяина попросить следовало. Возьми-ка, Ковшов, вот эту записку. Завтра тебе муки бесплатно отпустят в лавке. Пожалуйста, не благодари! Мы — одна семья и должны помогать друг другу. И своим товарищам об этом скажи: я рабочего человека не обижу...
Вот так зародилась и пошла гулять молва о доброте и отзывчивости хозяина. Многие верили ей, и трудно было разбивать эту веру.
— Ты уши-то шире развесь и слушай, — говорил Ковшову возмущенный Костров. — Он, как нищему, полпуда муки тебе сунул, а ты иди да кричи теперь, какого добряка нашел. Подумал бы, сколько за эти полпуда он уже содрал с тебя да сколько еще сдерет? Паук из мухи кровь сосет, а хозяин из нас... Эх, темнота доверчивая! На-ка вот, почитай!
Из-за пазухи Костров вынимал маленькую книжку в серой обложке и толкал в руки смущенному соседу. Ковшов по складам читал напечатанное на обложке:
— «Пауки и мухи».
— Хорошая книга, — пояснил Василий. — В ней про нас с тобой пишут. Потом еще одну книжицу дам: «Царь-голод». Прячь поскорее, да не вздумай показывать кому, Ковшик. Доброму хозяину донесут, он не спустит. Ему такие книжечки не нравятся.
Тайно ходили по рукам маленькие книжечки и листовки. С трудом иные добирались до смысла прочитанного, но, когда понимали, словно свежий ветер разгонял туман. И глаза лучше видели, и в голове становилось светлее.
— Я, брат, сам не свой, — однажды признался Ковшов.
— Подожди, Ковшик, я тебе еще газетку достану — тогда не то скажешь, — пообещал Костров.
— Газетку? На станции, что ли, берешь?
— Чудак! Такой газеты на станции не купишь. Ее Ленин выпускает. В ней каждое слово — истинная правда. Называется «Новая жизнь»...
— Новая жизнь... Вот бы дождаться этой самой жизни.
Глава пятая
От зоркого глаза Василия Алексеевича не укрылся неприглядный вид дома, стоявшего неподалеку от пруда.
Придерживаясь своего обычая, Корнилов в воскресенье пошел с заранее подготовленными привычными словами укора, которые должен был выслушать нерадивый хозяин.
Открыв дверь и увидев поднимающегося из-за стола Кириллина, Корнилов немного растерялся.
— Проходите, проходите, Василий Алексеевич!
Хозяин завода протянул Кириллину руку и смущенно промолвил:
— Никак не ожидал, что наш лучший мастер так живет.
Кириллин, слышавший уже про воскресные прогулки, понял, что Корнилов пришел к нему с тем же, с чем приходил к другим, — с предложением помощи.
Мастер нахмурился, чувствуя, как поднимается в нем раздражение.
— Живу как могу, — неохотно отозвался Кириллин.
— Дом-то что же запустил так, Федор Александрович? Кто бы другой сказал мне — я не поверил бы, а сейчас сам вижу...
— ...плохого хозяина, который о своем жилище не заботится, — с едва уловимой усмешкой подсказал Кириллин. — Все недосуг избой заняться, — разливая в стаканчики водку и ставя перед гостем тарелку с огромным куском пирога, пояснил мастер. — Кушайте, пожалуйста, Василий Алексеевич.
— Спасибо, мой друг. Я не привык завтракать так рано.
— Обижаете, Василий Алексеевич! — воскликнул мастер. — Мы по простоте: чем богаты, тем и рады. А пирог у нас по воскресеньям непременно бывает. Так что гостя угостить можем.
Корнилов отнекивался, но Кириллин заставил все-таки выпить лафитник водки и съесть кусок толстеннейшего пирога с печенкой.
«Теперь изжога весь день будет», — огорченно думал хозяин, не зная, как покончить с этим визитом.
— Я завтра пришлю тебе плотников. Кровельщик, может быть, нужен?
— Не беспокойтесь, Василий Алексеевич. Никого не надо присылать, — сказал Кириллин.
— Как не надо? Дом-то думаешь в порядок приводить?
— Думаю.