А мне только и осталось, что плакать, до тез пор, пока слезы не закончились, а тепло его тела не подействовало успокаивающе. Волосы новь заблестели, легли атласной волной на плечи. А я прижималась к груди мужчины, который сделал мое существование адом и заставил ломать себя ради шанса выжить, и чувствовала, что успокаиваюсь. Он не говорил ни слова. И когда я обрела голос, чтобы получит ответ на измучивший меня вопрос, лишь сильнее прижал к себе.
Он умел быть чутким и нежным. Даже благородным и понимающим. Но это не могло изменить того, через что он уже заставил меня пройти.
- Дети, Лукас, в чём виноваты дети? Разве ни отвечают за грехи своих родителей? Кому столь сильно помешал ребенок, что его нельзя оставить в живых?!
Меня трясло. А он просто гладил мое тело, касался губами волос, легко и невесомо. Мое восприятие реальности переворачивалась с ног на голову. Даже тогда, когда мужчина, которого боялся сам дьявол, осторожно освободил меня от одежды и поднял на руки, прижав к себе. Шел осторожно, словно боялся причинить мне боль резкими толчками при ходьбе. Не проронил ни слова, усадив ванную и пустив воду.
Возможно, он хотел меня утопить, как вышедший из строя механизм. Или просто смыть с моей кожи кровь и жестокость сегодняшнего дня. Я сидела на холодном акриле, наблюдая, как вода прибывает, накрывая мои пальцы ног, поднимается выше, омывая щиколотки. Во мне просто не осталось сил бороться. В новой реальности Лукаса спокойно живут те поступки и испытания, которые мне никогда не преодолеть.
- Дети, Вика... - он повернул кран и запустил пальцы в волосы.
Я подняла глаза, понимая, что меня только что вырвало из объятий отстраненности: его растерянность, даже горечь, осевшая на губах вместе с каплями воды. Лукас снял броню холодного, расчетливого злодея - и не потому, что происшедшее как-то затронуло в нем особые душевные струны. Он сделал это легко, ненавязчиво, демонстрируя мне себя настоящего. Может, чтобы успокоить и дать понять, что тоже человек. Или же это было зеркальным отражением из далекого прошлого.
- Ты все видишь сама, верно? Сколько девочек никогда не увидит своих семей, утратит возможность нормально жить. Для нас это всего лишь бизнес, который приносит баснословные деньги. И у каждого из нас есть дети. Даже у меня. Причем здесь это, спросишь ты?
Он потянул в сторону галстук, ослабляя узел, расстегнул верхние пуговицы рубашки. Я слушала, недоверчиво глядя в его серо-голубые глаза, в которых сейчас соседствовали грусть и бескомпромиссность.
- Разбитые жизни таких, как ты - Оксфорд и Гарвард для наших детей. А до того, сама понимаешь – лучшие доктора, няни, материальные блага. Вечеринки, дорогие автомобили, статусные подруги. Все лучшее детям, которые подрастут, завершат свои университеты и... станут у штурвала пиратского корабля вместо нас. Более жестокие и матерые будут так же брать чужие жизни, не испытывая мук совести и продавать подороже, все равно кому - любителю красиво потрахаться, или психопату, пожелавшему замучить красивую девушку насмерть. Для них разница в цене, и только. Те, кто человечнее, - пусть тебя не вводит в заблуждение вера в хорошее. Из них вырастают прекрасные юристы, закалённые западными университетами, которые оправдают любого психа. У наших детей нет другого будущего. Считай, что я просто не позволил мальчишке вырасти в очередного монстра, копию своего отца. У наследников с рождения нет и не будет другого пути!
Его слова били, словно штормовые волны о песчаный берег. Несмотря на весь цинизм сказанного и, в общем, правоту этих слов, я смахнула горькие слезы. Как мог монстр приговорить пока еще безвинных детей к смерти? Это не укладывалось у меня в голове.
- Не плачь, - он снял рубашку и принялся за ремень брюк. - Ты сама пострадала от рук такого вот золотого ребенка, верно? Она могла поставить ультиматум своему супругу, но не стала этого делать. Зачем, если можно сломать жизнь случайной жертве обстоятельств? Для нее это было даже интересно, знать, что сомнительная соперница сгниет в борделе, а муж как ни в чем ни бывало продолжит делить с женой постель и быстро забудет об очередном увлечении. Ты думаешь, ей было так больно, что она устроила тебе ад, соизмеримый со своей душевной травмой? Нет. Ты могла бы проявить стойкость и не лечь под своего шефа, но жажду развлечений этой мажорки насытили бы только чужие страдания. У тебя не было возможности этого избежать.