Я разозлилась:
- Ну что ты несешь! За сто лет наверняка эти вещи не раз трогали, с мебели стирали пыль и так далее. Какие уж тут отпечатки?
- Ладно, давай условимся: в дальнейших поисках непременно обращать внимание на все предметы, сделанные из вот такого красного бархата. Ну, ту самую гипотетическую косметичку-сумочку. Полагаю, ее трудно проглядеть, бархат такой яркий.
- Э, сколько лет прошло. Эти куски лежали спрятанные, потому и не выцвели, а косметичка могла пообноситься, пообтереться, из ярко-красной могла стать серовато-розовой. И вообще, это может быть вовсе и не косметичка, а что-нибудь другое. Так что я скорее настроилась бы уж на ракушки, тем время нипочем.
Ракушки нас примирили, решили в дальнейших поисках ориентироваться именно на них. Я аккуратно сложила в платок наши находки - обрывки красного бархата, ракушечки, кусочки губки с налипшим конским волосом, завязала все в узелок, как было раньше, и сложила в саквояжик все бывшие в нем предметы. Поднимая с пола узелок, обнаружила под ним сложенную вчетверо бумажку. Как-то мы ее не заметили, когда она выпала вместе со всем барахлом.
И опять мы с Кристиной со вспыхнувшей вновь надеждой схватили бумажку. Это оказалась расписка. "Я, виконт де Пусак, подтверждаю настоящей получение своего браслета с выгравированной надписью..." А вот и не получил, подписи виконта на расписке не было, видно, ювелир, посылая к заказчику своего помощника, расписку заготовил заранее.
- Что ж, вот еще одно доказательство того, что эта сумка - тот самый, упоминаемый многими свидетелями, желтый саквояжик Шарля Трепона. Никаких сомнений!
Усталые, мы наконец встали с пола. Саквояжик я забрала к себе в спальню. Так уж повелось, мне вменялось в обязанность заботиться о всех старинных предметах, имеющих историческую ценность, а саквояжик и его содержимое несомненно были очень ценным историческим памятником.
***
Ближе к вечеру, когда мы с сестрой пили кофе на застекленной веранде, в широко распахнутую дверь постучался старик-камердинер. Он был уже в своем нормальном виде, без белого тюрбана на седой голове. Освоившийся с тем, что нас двое, камердинер уже не обращался в пространство между нами, как в первые дни нашего пребывания в замке, а нормально смотрел то на Кристину, то на меня. Высокопарно извинившись, старик попросил у высокородных мадемуазелей разрешения сообщить нечто важное.
Разумеется, высокородные мадемуазели тут же разрешили, причем Кристина добавила:
- Только вы, Гастон, сначала сядьте. Нечего стоять перед нами, тем более что вы еще не окрепли после травмы.
- Ни в коем случае! - с силой возразил камердинер. - Не пристало мне...
- Еще как пристало! - оборвала его Крыська. - Иначе и разговаривать с вами не будем. Я, например, все равно бы ничего не поняла, думая лишь о том, что вам стоять вредно.
И поскольку Гастон все еще колебался, Крыська рявкнула:
- Прошу немедленно сесть!
Должно быть, в этот момент Кристина показалась камердинеру вылитой старой графиней, распоряжения которой он привык выполнять не рассуждая. Вот и теперь Гастон сразу перестал возражать и немедленно сел. Правда, не к столу присел, избави бог, а в сторонке, на краешке стоящего у стены кресла.
Желая поощрить старика, мы произнесли: "Слушаю". Получилось в один голос.
Гастон откашлялся и приступил к делу.
- Так вот, милостивые мадемуазели, я этого бандита опознал. А не признался полиции потому, что не ее это дело, а ваше, фамильное. Когда негодяй бросился на меня, я успел рассмотреть его лицо, да и еще раньше, до этого, как только вошел в комнату, а он стоял к двери спиной и рылся в туалетном столике графини, так я его со спины признал, потому как очень он приметный вот тут, в плечах.
Желая показать, где именно мерзавец приметный, старый камердинер выразительно повел плечами, как это делают испанские танцовщицы. И замолк, ожидая нашей реакции.
Не пристало старика разочаровывать, и реакцию мы выдали самую бурную, словно бы не догадывались раньше ни о чем.
- Так кто же это был? - опять дуэтом вскричали мы.
- Да тот самый американец, который сюда приходил, в замок, - ответил очень довольный камердинер. - Милостивые мадемуазели его еще на целый день в библиотеку запустили. На два дня! А он и раньше бывал в замке, еще когда госпожа графиня была жива.
- Ну вот, видишь! - почему-то торжествующе крикнула мне сестра, а камердинер удовлетворенно кивнул, словно чего-то такого и ждал от нас.
- А дальше что было? - спросила я.
- Госпожа графиня велела мне быть особенно внимательным и сразу же доложить ей, если тот снова появится, но его больше не было. Несколько лет не появлялся.
Старик замолк, подсчитывая что-то про себя, и продолжал:
- Да, лет шесть как не появлялся. А вот теперь опять приехал. Не очень изменился. Можно сказать, совсем не изменился.
- А вас не узнал? - удивилась я. - При встрече с вами, когда легально пришел в замок?
Старик вроде бы смешался, но превозмог себя. По нему было видно, решил говорить правду, и только правду.
- Не признал. И по двум причинам. Во-первых, в те времена в замке было много прислуги и он больше имел дело с лакеем. Да и я... Так и быть, признаюсь. И я в те годы выглядел иначе. Боялся, как бы госпожа графиня не сочла меня слишком старым и не отправила на покой, вот и старался выглядеть помоложе. Волосы у меня тогда были черные, да и одевался, и держался соответственно. Так что он запросто мог спутать меня с лакеем, Бернардом, тот тоже был брюнетом. Лакея давно уволили. Но это еще не все.
- А что еще? - пришла на помощь старику Кристина, видя, что тот не знает, как лучше приступить к рассказу.
Обе мы слушали камердинера с нескрываемым интересом; старик, заметив это, разошелся, от первоначальной скованности и следа не осталось. Теперь он рассказывал живо, с огоньком.
- Вот, значит, какое дело. Милостивые мадемуазели наверняка знают прислуге всегда все известно, больше, чем ей положено, да только она помалкивает. Я же... Ведь я здесь, в замке, и родился, еще в первую войну, мать моя здесь ключницей работала. Она хорошо помнила высокородную графиню Клементину. Матери моей и двадцати лет не было, когда здесь, в замке, разыгрались важные события. В ту пору скоропостижно скончались их милость, виконт де Пусак, Гастоном, как и меня, звали, пусть ему земля будет пухом. Трагической смертью помер! У госпожи графини тогда в замке проживала ее внучка, леди Юстина Блэкхилл, тогда еще молодая девушка и фамилии этой еще не носила. Так она с превеликой поспешностью туда-сюда ездила, а госпожа графиня с полицией общалась. Какой-то важный полицейский комиссар приезжал к ней в замок. Обо всем этом матушка не раз мне рассказывала, особенно в старости, ей все ее молодые годы вспоминались. Вот я и запомнил. Да только не в этом дело.
Кристина сорвалась с места.
- Ну нет! Такие прекрасные истории нельзя слушать всухомятку! Сейчас принесу вино!
И она умчалась прежде, чем несчастный камердинер осознал, что произошла чудовищная вещь, просто скандал в благородном семействе: высокородная дама обслуживает его, слугу! Побагровев, бедняга вскочил с места, что-то бормоча, и собирался броситься вслед за Кристиной на своих старых, разбитых ногах. Пришлось чуть ли не силой усадить старика на место.
- Ну уж нет, господин Гастон, не для того мы с сестрой разведали самое лучшее винцо в этом замке, чтобы теперь оставлять его здесь на произвол судьбы. Еще неизвестно, кому оно может достаться, так что мы решили его сами прикончить. И вы нам немного поможете. А ваши воспоминания, безусловно, достойны самого прекрасного вина!
Не знаю, насколько мои уговоры убедили бы верного слугу, да Кристина, к счастью, обернулась быстро, и Гастону ничего не оставалось, как принять участие в торжестве, причиной которого стал он сам, и выпить бокал чудесного вина. Впрочем, спокойно выпить ему не дали.