Кристина подняла бокал с вином и торжественно произнесла:
- Ваше здоровье, Гастон! Будьте здоровы и счастливы еще сто лет!
Как пристало галантному французу, камердинер, привстав, в свою очередь поднял бокал с вином:
- А я пью за ваше здоровье, дорогие барышни! Итак, вернемся к делу. Читать мы все умели и из газет знали, что парень, первоначально подозреваемый полицией, носил с собой желтый саквояжик на длинном ремне. Ну тот, которого сначала подозревали в убийстве виконта де Пусака. И он пропал, я о саквояжике говорю, да, наверное, не совсем, потому как госпожа графиня его всюду искала. И рассказы матушки хорошо помню. Ведь та Лизелотта ей сколько раз повторяла: мчался тот парень, себя не помня от страха, и руками размахивал. А коли размахивал, выходит, в руках у него ничего не было. Спрашивается, где саквояжик?
Похоже, старик немного устал. Чтобы передохнуть, отпил из бокала и посмотрел на нас чрезвычайно довольный собой. А мы могли сказать, где в данный момент находится саквояжик, бывший в те давние времена желтым, да не стали. Старик явно не закончил, чувствовалось, он к чему-то ведет, еще не все сенсации выложил. Передохнув, камердинер продолжил рассказ:
- Ну и потом все началось! Несколько лет назад, еще при жизни графини Каролины, приехали сюда двое. Тот самый американец и еще один с ним. С графиней разговаривал в основном тот, другой, он постарше был этого американца. Хотел купить замок вместе со всей меблировкой. А молодой американец, который к вам приезжал, тогда больше занимался тем, что вынюхивал. Старую прислугу разыскивал, в деревне расспрашивал, вино ставил кому ни попадя. Ну и раз обжегся. Простите, уважаемые барышни, а не жалко вам такого вина для старика-камердинера?
- Никто больше вас не заслуживает такого вина, Гастон! - торжественно заверила старика Кристина, подливая ему в бокал.
- Продолжайте же, Гастон! - умильно попросила я. - В жизни не слышала ничего интереснее!
Привстав и отвесив нам элегантный полупоклон, камердинер вернулся к прерванному рассказу.
- Есть тут у нас в деревне один парень, некий Фавье, в трактире прислуживает, так он ни разу в жизни не напивался пьяным, зато умеет прекрасно пьяного изображать. Отец этого Фавье в давние времена у нас в замке служил. Золотые руки были у мужика, чинить умел все, деревянное ли, железное ли, и даже электрическое: замки, краны, аппараты разные. Работы у него было невпроворот, потому как после госпожи графини все у нас тут рушилось. Помер еще до приезда американцев, ну так младший из них теперь к Фавье прицепился. Пьер Фавье - не такой мастер, как отец, куда ему, но вот пьяным никогда не напивался. А тот американец решил: раз отец в замке многие годы работал, сын наверняка от него мог слышать кое-что интересное. Ну и прицепился к сыну, а для начала решил его подпоить. А в результате сам упился вдрызг, а Пьер Фавье - ни в одном глазу, только притворялся пьяным. Вот и получилось, не американец от него, а он от американца кое-что услышал. Очень важные вещи услышал, сказал он мне, барышням тоже непременно следует о них знать. Мне этот Фавье ничего говорить не захотел, только и проронил одно словечко - о какой-то страшно драгоценной вещи речь идет. И вообще неизвестно, скажет ли он кому или еще подумает. Американец, очухавшись, денег ему дал, чтобы молчал.
Камердинер и сам вдруг замолчал, решил, видимо, что все сказал. Мы тоже долго молчали. Вспомнились мне прабабкины записи.
- Езус-Мария, почему же вы, Гастон, не рассказали обо всем графине Каролине? - упрекнула я камердинера.
Тот спокойно возразил:
- Так я же, уважаемая мадемуазель, лишь вчера сам все это узнал. Ну, о пьянстве. Пьер Фавье никогда мне не признавался. Только вот вчера ни с того ни с сего заявился в замок и сказал, что раз уж я получил по башке, то по крайней мере имею право знать почему. И рассказал, как американец пытался его подпоить, а вместо этого сам упился и все выболтал. А я позволил себе сразу проинформировать вас, уважаемые барышни. На всякий случай.
Первой нужные слова нашла Кристина.
- Гастон, - проникновенно сказала она, - вашей информации просто цены нет. Кое о чем мы уже слышали, но очень мало и очень непонятно. Просто не знаю, как мы сумеем вас отблагодарить.
Оказалось, на сей счет у камердинера уже было мнение.
- Если бы и в самом деле оказалось, что речь идет о каком-то необыкновенном сокровище, -: деликатно промолвил он, - и если бы барышням при моем скромном участии удалось это сокровище разыскать, мне бы очень хотелось взглянуть на него перед смертью. Вот и все.
- Это мы вам твердо обещаем. Уж на нас можно положиться, как на швейцарский банк...
Перебив восторженные излияния сестры, я задала деловой вопрос:
- Минуточку, а при чем здесь тощий парень? Ведь это при виде его вы, Гастон, произнесли загадочную фразу: "Вот это самое".
Камердинер, совсем раздувшийся от гордости, услышав торжественное обещание Крыськи и ее похвалы, вроде бы немного опомнился и спустился на грешную землю.
- Ах да! Пьер Фавье и об этом мне сказал. Перед отъездом американец завербовал себе помощников. Леону Бертуалетту тоже заплатил. Тот должен был подслушивать и подглядывать за вами, мадемуазели, глаз с вас не спускать. Премию обещал, если что необычное увидит или услышит. А Леон паренек шустрый, всюду пролезет. Я и то удивлялся, что это он мне на каждом шагу попадается, да не хотелось раньше времени милостивых барышень тревожить. Но со вчерашнего дня я понял - придется поставить вас в известность.
Кристина тоже охолонула и снова могла рассуждать здраво.
- Скажите, Гастон, где мы могли бы найти молодого Фавье? Полагаю, нам следует с ним пообщаться.
- Да где же, как не в трактире? А там не застанете - тогда дома он. Вот сейчас, вечерком, пожалуй, уже дома. А живет он сразу за крестом на большой дороге. Там у дома еще огромный каштан растет.
- Вы полагаете, Гастон, он захочет нам что-нибудь сообщить?
- Не уверен, но попробовать надо. Кто знает?
Не откладывая дела в долгий ящик, мы с сестрой сорвались с места и сбежали по ступенькам террасы в сад, оставив старого камердинера допивать чудесное винцо.
***
Работа в замке отнимала у нас все силы, так что мы перестали думать о своей внешности. Как-то позабыли многолетнее стремление непременно хоть чем-то отличаться друг от дружки. Издавна мы охотнее всего одевались в зеленое, ибо зеленый был нам больше всего к лицу. Вот и сейчас на нас оказались почти идентичные зеленые платья. Не совсем одинаковые: Крыськино было зеленым в белую полоску, а мое белое в зеленую полоску. Вместе они составляли на редкость элегантный ансамбль. На поиски молодого Фавье мы бросились, даже не подумав о том, чтобы переодеться и немного изменить внешность.
Крест у дороги мы давно приметили и теперь мчались прямиком к нему. И большой каштан уже издали бросался в глаза, так что на дом Пьера Фавье мы вышли, как по нитке. По соседству расположилась и старая корчма, трактир, который, ясное дело, теперь был превращен в аккуратную маленькую гостиницу.
Молодой Фавье, на вид мужчина лет сорока пяти, сидел в палисаднике своего домика за столиком и потягивал сидр из оплетенной бутыли. По всей видимости, содержимое бутыли доставляло ему величайшее удовольствие. От наслаждения он закрыл глаза, по лицу блуждала довольная улыбка, откровенно говоря, не очень умная. А может, он задремал и видел теперь приятные сны? Как бы там ни было, мы не намерены были ждать, когда он проснется, и довольно бесцеремонно заорали над его головой:
- Добрый вечер, месье Фавье!
Молодой Фавье, а точнее Фавье не первой молодости, вздрогнул, широко раскрыл глаза, глянул на нас и тут же снова закрыл. Даже крепко зажмурился. Потом осторожненько приоткрыл один глаз, и на его лице отразился такой ужас, какого наверняка не испытывал ни один мужчина при виде молодых женщин, если они, конечно, не держали в руках какого-либо орудия убийства.
- О святой Петр! - простонал Пьер Фавье. - Что же это такое? Да и выпил ведь всего ничего... Надо же. первый раз в жизни!