— Вот, пожалуйста, саквояжик! — торжествовала Кристина. — А что я говорила? Видишь, какая я умная? Тебе такое и в голову не приходило!
— Неужели он так уверен, что сокровище именно в саквояжике? — недоумевала я. — Полагаешь, у него есть основания так думать?
— Не знаю. Может, просто надеется, что в саквояжик невеста сбежавшего помощника ювелира могла сунуть записочку. Памятную. Ну, знаешь, всякие там «три шага на север, вынуть седьмой кирпич в третьем снизу ряду»…
— Подавись ты этими кирпичами… Ладно, относительно Антоси ты меня убедила. Здесь следует искать, ведь здесь Антося прожила всю жизнь. Но сдаётся, на чердаке Пшилесских мы ничего не найдём, он так выглядит, что отпала всякая охота там копаться. Думаю, самое нужное Флорек в своё время перенёс к себе в дом. А в этом доме Антося жила, здесь она и умерла. Вот интересно, знает ли об этом Хьюстон?
Подумав, Кристина пришла к выводу:
— Хьюстон, скорее всего, не имеет ни малейшего понятия о Кацперских. До Пшилесских как-то добрался, но дальше не продвинулся. Из чего следует заключить, что жених с Антосей не переписывался, а о саквояжике Хьюстон наслушался непосредственно от дедули. И черт с ним, пусть хоть до посинения слушал, это нам ничем не грозит. Эх, напрасно мы с тобой в привидения пошли. Так что давай-ка опять примемся за чердак, только другой.
Наше решение не только встретило понимание у Кацперских, они прямо-таки в восторг пришли. Расчувствовались даже. Пожалуйста, ройтесь на чердаке сколько заблагорассудится, они просто счастливы, что мы задержимся у них в гостях, лишь бы согласились регулярно питаться. Для Эльжуни нет большего наслаждения, как кого-нибудь кормить.
Пежановский чердак состоял из двух частей, большой и поменьше. Нас интересовала большая. Она оказалась запертой. Ендрусь отыскал ключ от дверцы и торжественно распахнул её настежь. Марта из любопытства пошла с нами. Заглянув в дверь и увидев завалы старья, сплошь Эвересты и Монбланы, она была потрясена.
— Как вы со всем этим справитесь? А пылищи-то, пылищи… Когда сюда заходили последний раз? А дом, интересно, когда строили? Лет сто назад? Не помните?
Я могла удовлетворить её любопытство:
— В одна тысяча девятьсот восьмом году! В ноябре вбили колышки, а к Новому году получили из Франции в подарок три экземпляра роскошных старинных часов и трюмо.
— А ты откуда знаешь?
— Попались прабабкины счета. Если уж она что записывала, то делала это обстоятельно. А запись такая: «Часы, три штуки. Одни напольные, в резном футляре из тёмного дерева. Вторые декоративные, каминные, работы Булле, инкрустированные перламутром. Третьи настенные, изготовленные по новейшей моде. Отправлены в Пежанов в качестве новогоднего подарка для нового дома Кацперских». И трюмо тоже описано во всех подробностях. А вдобавок к этим подаркам на обмывание нового дома послан ещё и бочонок устриц. Что с ними делали Кацперские — неизвестно, может, и съели. Во всяком случае, не осталось никаких записей в анналах насчёт того, что кто-то из Кацперских расхворался после обмывания нового дома.
Кристина была потрясена.
— Фантастика! Знаешь, я понемногу начинаю проникаться уважением к истории.
Марту тоже впечатлило историческое документальное свидетельство.
— Надо же! Выходит, я почти угадала, пыль и в самом деле столетняя. Почти столетняя. Как вы тут с нею управитесь? Я бы помогла, да надо на работу. Раз Пшилесье вам не понадобится, поскорее перенесу книги из библиотеки и отдам ключи от дома.
Мы с Кристиной остались на чердаке одни.
— С чего начнём? — спросила Крыська, с отвращением обозревая покрытые толстым слоем пыли нагромождения старого хлама. Пока это напоминало неровную груду развалин, аккуратно прикрытую толстым мягким покрывалом серого цвета. Даже не угадаешь, что под ним кроется, что стоит или валяется. Хотя вот это вроде бы некогда было кроватью. Посмотрим в своё время.
И все же чердак дома Кацперских уже с первого взгляда отличался от чердака помещичьего дома в Пшилесье. Это не была беспорядочная свалка ненужного барахла, тут скапливались вещи, которые просто устарели, но ещё могли послужить. Почти все предметы меблировки стояли на собственных ножках, на всех четырех, у многих сохранились в целости даже дверцы. Решительно пежановский чердак сулил большие надежды.
— Надо было с самого начала прийти сюда, — печально констатировала я. — А так мы с тобой попусту растранжирили часть пятницы и почти пол-субботы…
— Ладно, давай теперь не станем терять времени.
Одетые в рабочие халаты Марты и обутые в какие-то старые башмаки, мы начали с рекогносцировки. Прошлись по чердаку, хотя это оказалось очень непросто.
— Знаешь, мне уже фамильный алмаз боком выходит! — пожаловалась Кристина. — Наработались из-за него как лошади, а теперь вот ещё здесь предстоит копаться. Лучше бы уж с самого начала наняться на алмазные прииски. Ты отдаёшь себе отчёт, сколько придётся здесь вкалывать, да ещё в таких антисанитарных условиях?
— Очень даже отдаю. И все равно считаю — лучше здесь ишачить, чем в алмазных копях. Ведь там ещё пришлось бы красть алмаз, да и сомнительно, что попался бы тот самый.
— А тут не сомневаешься?
— Сомневаюсь, конечно. Зато никаких сомнений в том, что, если вот так будем одними разговорами заниматься, ничего не попадётся. Это уж точно. Ну, берись за щётку. Да ты что! Осторожно надо, иначе задохнёмся, ишь пылищу подняла.
Вскоре выяснилось, что орудий труда нам явно не хватает. Через пять минут выяснилось. Начать следовало с радикальной очистки чердака от пыли. Пылесос тут бы не помог. Выбрасывать ошметья пыли в чердачное окошко было неудобно и непроизводительно. Пригодились бы какое-нибудь ведро, мешок или, ещё лучше, большое полотнище. Рекогносцировка показала, что толстый мягкий слой пыли лежал по всему чердаку ровно, нигде не нарушен. Так что и в самом деле на чердак никто в последние десятилетия не заглядывал, никто здесь не наводил чистоту, никто ненужных бебехов не подбрасывал. Просто удивительно, как такой чердак мог оказаться в доме Кацперских, в котором царила просто стерильная чистота.
Через час к нам поднялся Ендрусь и, осматриваясь сквозь тучи пыли, дал пояснения:
— Никто никогда сюда не приходил. Даже дети не играли на чердаке, хотя очень им хотелось. И я вам скажу, почему. Умирая, дядя Флориан собрал всю родню и уже заплетающимся языком, но в великом волнении заявил нам: этот чердак не наш, этот чердак господ Пшилесских и даже Нуармонов, может, пани Каролина приедет, может, пани Людвика, и все на чердаке пусть лежит в неприкосновенности, ждёт их. Хорошо помню его слова. Ещё прибавил: «На всякий случай». Мы не очень-то поняли, но услышали, что он, дядя Флорек, в сорок шестом снёс на чердак какие-то вещи господ Пшилесских, чтобы с ними ничего при коммунизме не приключилось. Пусть все лежит здесь в целости и сохранности, вот детям и не разрешалось играть на чердаке, ещё, не приведи господь, чего поломают или разобьют, и что потом господам скажем? Заставил нас поклясться, что сделаем, как он завещает. Мы, ясное дело, поклялись, что его волю исполним, и так оно и было.
— А в той части чердака что? — поинтересовались мы, радуясь передышке.
— Там помещение поменьше, и туда тоже стоит вам заглянуть. Той частью чердака мы пользовались, Эльжбета там зимой бельё сушит, так что там почище. А как вы сказали, что на чердаке могут быть и наши вещи, Кацперских то есть, то для вас это тоже свой интерес имеет, раз наши, то и ваши. А у дяди Мартина детей не было…
Помолчав и оглядевшись, Ендрусь добавил уже другим, деловым тоном:
— Придётся вам помочь. Принесу сейчас побольше бумажных мешков, у нас этого добра навалом, а вы их не сносите вниз, только на лестницу вытащите, а уж мы с Юреком потом сами выбросим.
Мы с благодарностью восприняли совет Ендруся. Даже одного часа каторжного труда хватило, чтобы понять, насколько нужна помощь. Вскоре стали заметны результаты наших трудов. Вот в одном углу обозначились очертания двух плетёных дорожных сундучков, облезлого кресла, старого комодика и ещё чего-то, напоминавшего деревенский ткацкий станок прошлого века. Видела я когда-то такой на старинной гравюре. Проявилась также грандиозная кипа старых газет, наполнив нас смутными надеждами. Все-таки печатное слово.