Додумывал уже на ходу. Неспешно, позевывая, вышел на крыльцо, потянулся. Рука небрежно помахивала длинным мундштуком – пустым, без папиросы. Еще Рыбников достал из кармана плоскую таблетницу, вынул из нее что-то, сунул в рот.
Проходя мимо извозчика, заметил, как тот косится на него.
Василий Александрович на кучера никакого внимания. Зажал мундштук зубами, быстро отдернул фартук на пролетке – и замер.
В экипаже сидела Лидина.
Мертвенно побледнев, Рыбников выдернул изо рта мундштук, закашлялся, сплюнул в платок.
Она нисколько не выглядела смущенной. С хитрой улыбкой сказала:
– Так вот вы где живете, господин конспиратор! У вашей тетушки красивый дом.
– Вы за мной следили? – выдавил Василий Александрович, думая: еще бы секунда, доля секунды, и…
– Ловко, да? – засмеялась Гликерия Романовна. – Сменила извозчика, велела ехать шагом, на отдалении. Сказала, что вы мой муж, что я подозреваю вас в измене.
– Но… зачем?
Она стала серьезной.
– Вы так на меня посмотрели, когда я сказала «до завтра»… Я вдруг почувствовала, что вы завтра не придете. И вообще больше никогда не придете. А я даже не знаю, где вас искать… Я же вижу, что наши встречи отягощают вашу совесть. Вы думаете, что подвергаете меня опасности. И знаете, что я придумала? – оживленно воскликнула Лидина. – Познакомьте меня с вашей тетей. Она – ваша родственница, я – ваш друг. Вы не представляете, какая сила – две женщины, вступившие в союз.
– Нет! – отшатнулся Рыбников. – Ни в коем случае!
– Ну так я сама войду, – объявила Лидина, выражение лица у нее сделалось таким же, как в коридоре курьерского поезда.
– Хорошо, если вы так хотите… Но я должен предварить тетушку, у нее больное сердце, она вообще очень не любит неожиданностей, – в панике понес чушь Василий Александрович. – Тетя содержит пансион для благородных девиц. Там свои правила… Давайте завтра. Да-да, завтра. Ближе к вече…
– Десять минут, – отрезала она. – Жду десять минут, потом войду сама.
И демонстративно взялась за алмазные часики, что висели у нее на шее.
Графиня Бовада была особой редкостной сообразительности, это Рыбников про нее давно знал. Она поняла с полуслова, не потратила ни секунды на вопросы и сразу перешла к действию.
Вряд ли какая-нибудь другая женщина была бы способна за десять минут превратить бордель в пансион для благородных девиц.
Ровно десять минут спустя (Рыбников подсматривал из-за шторы) Гликерия Романовна расплатилась с извозчиком и с решительным видом вышла из коляски.
Дверь ей открыл солидный швейцар, с поклоном повел по коридору навстречу звукам фортепиано.
Пансион приятно удивил Лидину богатством убранства. Немножко странным ей показалось, что в стенах кое-где торчат гвоздики – будто там висели картины, но их сняли. Должно быть, унесли протирать пыль, рассеянно подумала она, волнуясь перед важным разговором.
В уютном салоне две хорошеньких девушки в гимназической форме старательно наигрывали в четыре руки «Собачий вальс».
Приподнялись, сделали неловкий книксен, хором сказали: «Бонжур, мадам».
Гликерия Романовна ласково улыбнулась их смущению. Когда-то она сама была такой же дикаркой, росла в искусственном мирке Смольного института: полудетские мечты, тайное чтение Флобера, девичьи откровения в тиши дортуара…
Здесь же, у пианино, стоял Вася – его некрасивое, но милое лицо выглядело сконфуженным.
– Тетенька ждет вас. Я провожу, – пробормотал он, пропуская Лидину вперед.
Фира Рябчик (амплуа «гимназистка») придержала Рыбникова за полу пиджака:
– Вась, это твоя благоверная? Характерная дамочка. Не трусь, обойдется. Мы остальных по комнатам заперли.
Слава Богу, и она, и Лионелка по дневному времени были еще не накрашены.
Амплуа – «гимназистка»
А из дверей навстречу гостье уже плыла Беатриса – величественная, как мать-императрица Мария Федоровна.
– Графиня Бовада, – представилась она с любезной улыбкой. – Васюша мне столько о вас рассказывал!
– Графиня? – пролепетала Лидина.
– Да, мой покойный муж был испанским грандом, – скромно обронила Беатриса. – Прошу пожаловать в кабинет.
Прежде чем последовать за хозяйкой, Гликерия Романовна шепнула:
– Так вы в свойстве с испанскими грандами? Любой другой непременно бы похвастался. Все-таки вы необыкновенный.