– Эраст Петрович Фан-до-рин. Ему сейчас, должно быть, лет сорок восемь или сорок девять. Имею сведения, что жительствует в Санкт-Петербурге, но это недостоверно.
Всероссийский адрес-календарь
Адресный кудесник надолго зарылся в пухлые, истрепанные книги. Время от времени сообщал:
– По министерству иностранных дел такого не числится… По штабу Жандармского корпуса нет… По Губернскому жандармскому нет… По Жандармскому железнодорожному нет… По Министерству внутренних дел… Ферендюкин есть, Федул Харитонович, начальник склада вещественных доказательств Сыскной полиции. Не он?
Рыбников покачал головой.
– Может, в Москве посмотрите? Помнится, господин Фандорин был родом москвич и долго здесь жительствовал.
Сунул еще рубль, однако чиновник с достоинством покачал головой:
– Справка по городу Москве две копейки. Прямая моя обязанность, не возьму-с. Да и дело минутное. – И в самом деле очень скоро объявил. – Нет такого, не проживает и не служит. Можно, конечно, по прежним годам посмотреть, но это уж в порядке исключения…
– По полтинничку за год, – сказал понятливый посетитель, иметь с таким дело было одно удовольствие.
Московский адрес-календарь
Так выглядели сведения о жителях Москвы
Тут поиски затянулись. Служитель брал ежегодные справочники том за томом, переместился из двадцатого столетия в девятнадцатое, зарываясь все глубже в толщу минувшего.
Василий Александрович уже смирился с неудачей, когда канцелярист вдруг воскликнул:
– Есть! Вот, в книге за 1891 год! С вас… э-э-э… семь целковых! – И прочел: «Э. П. Фандорин, стат. сов., чин. ос. поруч. при моск. ген. – губ. Малая Никитская, флиг. дома бар. Эверт-Колокольцева». Ну, если знакомый ваш еще 14 лет назад на такой должности состоял, теперь уж наверняка должен быть «превосходительством». Странно, что в министерских списках не обнаружился.
– Странно, – признал Рыбников, в рассеянности перебирая красненькие бумажки, торчавшие из бумажника.
– Говорите, по Департаменту полиции или по жандармскому? – хитро прищурился чиновник. – Там ведь у них знаете как бывает: вроде есть человек, и даже в большущих чинах, а для публики его как бы и нету.
Посетитель похлопал глазами, потом оживился:
– В самом деле. Батюшка рассказывал, что Эраст Петрович и в посольстве по секретной части состоял!
– Ну вот видите. А знаете-ка что… У меня тут по соседству, в Малом Гнездниковском, кум служит. На полицейском телеграфе. Двадцать лет там состоит, всех значительных особ знает…
Здесь последовала красноречивая пауза, но совсем короткая, потому что Рыбников быстро сказал:
– И вам, и вашему куму по красненькой.
– Куда? Куда? – закричал чиновник сунувшемуся в дверь крестьянину. – Не видишь, половина второго? Обед у меня. Через час приходи! А вы, сударь [это уже Василию Александровичу, шепотом], здесь обождите. Я мигом-с.
«Красненькая»
Ждать в конторе Рыбников, конечно, не стал. Подождал снаружи, примостившись в подворотне. Мало ли что. Вдруг этот Акакий Акакиевич не так прост, как кажется.
Предосторожность, однако, была излишней.
Чиновник вернулся четверть часа спустя, один и очень довольный.
– Знаменитая персона! Как говорится, широко известная в узких кругах! – объявил он вынырнувшему сбоку Рыбникову. – Пантелей Ильич столько про вашего Фандорина понарассказал! Большой был, оказывается, человек – в прежние, долгоруковские времена.
Слушая рассказ о былом величии губернаторского помощника, Василий Александрович и ахал, и всплескивал руками, но главный сюрприз ожидал его в самом конце.
– Повезло вам, – сказал чиновник и эффектно, будто цирковой фокусник, вскинул руки. – В Москве ваш господин Фандорин, из Питера прибыл. У Пантелея Ильича каждый день бывает.
– В Москве?! – вскричал Рыбников. – Да что вы! В самом деле, какая удача! Не знаете, надолго ли он сюда?
– Неизвестно. Дело наиважнейшее, государственного значения, а какое именно, Пантелей Ильич не сказал, да я и не спрашивал. Не нашего с вами ума дело.
– Это точно так… – Глаза Рыбникова скользнули по лицу собеседника с неким особым выражением и едва приметно сощурились. – Вы не сказали куму, что Эраста Петровича знакомый разыскивает?
– Нет, я как бы от себя поинтересовался.
«Не врет, – определил Василий Александрович, – решил обе красненьких себе оставить» – и взгляд снова стал обыкновенный, без прищура. Так канцелярист и не узнал, что его маленькая жизнь только что висела на тонком-претонком волоске.