Но дедушка не отвечал.
Я запаниковала.
В голове у меня с бешеной скоростью проносились картины, одна страшнее другой. Мориц, жуткий пес Якоба, растерзал какого-нибудь важного пуделя; три взломщика проникли в дом и угрожают жизни дедушки — в эту самую минуту один из них приставил ему нож к горлу и требует выдать секретную формулу порошка; сбылось гневное пророчество бабушки Йоны — с Газетой случился приступ буйства, и сейчас он убивает дедушку, режет Морица, танцует с ящерицами, запускает в воздух летучих мышей…
Я обязана быть там! Спасти то, что осталось от моей семьи! Может, надо позвонить в охранный центр, — подумала я в отчаянии. Может, это последний шанс его спасти! Но в глубине души я знала, что нет ни взломщиков, ни ножей, и не охрана спасет дедушку… Он потребовал, чтобы я приехала. Если я позвоню в охрану, которую папа ему организовал, дедушка всё будет отрицать, выставит их в шею и сорвет злость на моем бедном папе.
С тех пор, как не стало бабушки Йоны, папа заботился о дедушке, как о безответственном ребенке. Даже за несколько минут до того, как за ним закрылись стеклянные двери наркологической клиники имени Иегуды и Мирьям Медобоевых, его не оставляло беспокойство о дедушке. «Прошу тебя, Габи, присмотри за отцом, — в тысячный раз говорил он. — Я себе не прощу, если с ним что-то случится именно тогда, когда я там».
«Мы это уже обсуждали, папуля, всё будет в порядке. Да и что может случиться? Ты должен сейчас подумать о себе. С дедушкой всё будет в порядке» — успокаивающе повторяла я.
Он погладил меня по волосам: «Бедная моя! Всё на тебе, все мы, то есть, те, кто остался…»
«Не преувеличивай! — попыталась я усмехнуться. — И не забывай о тете Рут…»
Он презрительно фыркнул. «Тетя Рут! Она и ресницами не пошевелит ради него, эгоистка такая!»
Пусть уж лучше злится, чем жалеет себя!..
Еще и еще раз я пообещала ему заботиться о дедушке. Ясное дело! Я готова была ему всё пообещать. Только бы, наконец, вошел туда, где прочистят трубы его отчаяния, уменьшат боль, где ему дадут надежду еще на год или два. Если бы он попросил, я бы пообещала ему читать старушке Бой вслух биографию Сталина! Пусть только запишется, наконец, у приемной стойки и отдаст себя в их руки. Бедный мой папа! Этот мир для него слишком сложен …
Я захлопнула калитку перед грустными глазами старушки Бой. Она, конечно, рассчитывала на ночную прогулку. Я протянула руку и утешительно погладила ее. Пока парень на подушке проснется, я уже вернусь, готовая к утренним ласкам, — утешила я и себя тоже. Бой залаяла, и ей тут же ответил целый хор. Все соседские собаки проснулись.
Легкое нажатие на брелок старого папиного «форда» — и битая машина отозвалась преданным свистом. В путь! В старую лабораторию.
Старая лаборатория — это большое ненадежное на вид каменное строение посреди большого запущенного участка, с давних пор принадлежащего деду. Время от времени он получал официальные письма с требованиями разрушить эту дряхлую опасную постройку. Иногда ему угрожала мэрия Герцлии, иногда — Тель-Авива. Два органа власти никак не могли договориться, кому из них принадлежит эта территория.
Папа умолял дедушку продать этот участок, реализовать имущество. После того, как не стало его Голубки[8], дедушка терпел одни убытки от своего бизнеса. Но старик стоял на своем. «Не переживай, — отвечал он папе, подмигивая мне. — Для чего же я дожил до таких лет, если не для того, чтобы делать, что мне хочется? Ничего со мной не случится, я и так живу в подарок».
Ветхое строение, в котором решил поселиться дедушка, всё больше терялось среди возводимых вокруг него бетонных чудовищ. Но дедушку это не беспокоило. Он жил в старой квартире над лабораторией, а Якоб-Газета жил в маленькой деревянной пристройке, изображая из себя охранника. По ночам он ходил вдоль забора в сопровождении Морица, патрулируя участок. Утром он возвращался в свою пристройку и валялся там часами, выходя только для того, чтобы собирать со всех дворов на улице старые газеты.
На меня накатила злость. Зачем он перебрался туда? Почему прогнал всех филлиппинок, которых мы для него нанимали? С чего его сиятельство взяло, что они воруют, выносят из дома сокровища и старые тряпки? И какого черта мы ему поддались?!..
Мой дедушка, Максимилиан Авраам Райхенштейн, человек особенный. Необычный. Неудобоваримый. Он ворчлив, своенравен и упрям, как шестьдесят ирландцев. С тех пор, как не стало бабушки Йоны, эти милые качества дополнились турецкой меланхолией. Дедушка всё больше замыкался в себе, пока однажды не решил, что с него довольно! Собрал всё свое движимое имущество и перебрался из квартиры на улице Ахад а-Ам в каморку над лабораторией. В лаборатории он продолжал изготавливать свои хитрые алмазные порошки. Когда-то они завоевали алмазную промышленность во всем мире. Сейчас спроса на них нет. Но дедушка не отчаялся. Как тот старый мельник, который молол солому и песок, чтобы мельница не останавливалась, и соседи не узнали, что пшеница кончилась, — так и дедушка. Каждое утро он входил в лабораторию, а в конце рабочего дня тщательно упаковывал сероватый порошок и ждал заказов.