Они успели уйти от перевала и свернуть на козью тропу, ведущую в долину, когда окрестные скалы потряс мощный взрыв. С карниза, нависавшего над тропой, посыпались камни, а сама тропа, вздрогнув, вдруг словно вздыбилась, норовя сбросить шедших по ней бойцов.
Вжимаясь в скалы так, словно мечтая срастись с ними, они лежали на тропе, думая только о том, как не попасть под оползень или лавину. Но им повезло. Грохот обрушившихся скал сменился хрустальной тишиной, на смену которой пришёл мрачный, шипящий гул сходящей с горы снежной лавины.
Они даже не пытались вставать, уцепившись окоченевшими пальцами за валуны и плотно зажмурив глаза. Их долго приучали к смерти, внушали, что умереть, выполняя приказ, это не страшно, а почётно. Но умереть в бою и быть погребённым под сотнями тонн снега – разные вещи.
В чувство их привёл громкий, раздражённый клёкот грифа, медленно парившего над скалами. Приподнявшись, остатки группы быстро собрались в кучу и, нервно оглядываясь, принялись решать, что делать дальше. Они выполнили приказ и теперь могли со спокойной душой уходить на точку подхвата, но вполне возможно, что у капитана был приказ убедиться в точности выполнения задания.
Так и не придя к однозначному решению, они отправились дальше, справедливо рассудив, что приказа на проверку у них не было, а капитан им такого приказа не отдавал. Значит, своё дело они сделали, а если командованию нужно, пусть заказывают спутниковую съёмку местности.
Воспоминаний о скоротечном, но кровавом бое и бледном до синевы от боли лице командира им хватило надолго. Из группы в двадцать человек к точке рандеву вышли только пятеро. Они выполнили задачу, потеряв три четверти личного состава. Но самое поганое, что винить в этом было некого. Даже разведка не могла точно сообщить, когда и с каким интервалом духи проводят караваны через этот перевал.
Проведя в реабилитационном госпитале два месяца, он прослужил ещё полгода и был демобилизован по сроку службы. С выплатой премии за боевые условия и благодарностью в личном деле от командующего армией. И ни слова, ни строчки о тех, кто погиб там, на безымянном перевале среди вечных скал и снегов.
Тряхнув головой, отгоняя воспоминания, он снова покосился на своего учителя и не– ожиданно понял, что Немой, от которого даже под пыткой слова не добьёшься, тихо, шёпотом матерится. Прислушавшись, он удивлённо покрутил головой и, подобравшись поближе, тихо спросил:
– Мы чего ждём? Темнеет уже, уходить надо.
Фыркнув, как рассерженный кот, Немой мрачно покосился на него и, вздохнув, сделал знак уходить. Медленно, стараясь не хрустнуть ни одной веточкой, они выбрались обратно в редколесье и, развернувшись, двинулись к западу. Шагая за Немым след в след, он не мог сдержать любопытство и, быстро оглядевшись, тихо спросил:
– Немой, на тебя только это место так действует, или ты вообще границы не любишь?
Не останавливаясь и даже не сбившись с шага, Немой резко отмахнулся и, передвинув свой неизменный, затёртый чуть не до дыр АК под руку, зашагал ещё быстрее. Так и не сообразив, что это было, он прибавил шагу, решив не лезть к напарнику с расспросами. Всё равно не расскажет. Хотя, после возвращения в гнездо, их же можно было бы задать и Санте.
Ветеран зоны, прожившая в ней почти всю свою сознательную жизнь, она знала столько, что иному на три жизни хватит. Оставалось только дождаться, когда они снова свернут обратно к гнезду. Придя к такому решению, он быстро огляделся и, поправив ремень автомата, прибавил шагу, догоняя ушедшего вперёд Немого.
* * *На этот раз Пашкино пробуждение оказалось более приятным. Даже ноющая боль, которая, как ему казалось, поселилась в его животе навсегда, куда-то отступила, сменившись просто странным, тянущим ощущением. И пить так сильно не хотелось, хотя губы и язык всё ещё были сухими.
Помня о пошлом знакомстве с ярким светом, Пашка медленно приоткрыл глаза и, убедившись, что может видеть, обрадованно повернул голову направо. Туда, где кто-то чем-то тихо шуршал. Шорох – это человек, а человек – это нужная информация. Логика железная, а значит, и тянуть с исполнением нечего, решил он, приводя решение в действие.
В итоге, его необдуманная поспешность привела к резкому спазму в онемевших от долгого бездействия мышцах. В палате ясно раздался хруст Пашкиных позвонков, и он едва сдержал рвущийся наружу мат. Это было больно, а сдержался он только потому, что рядом с его кроватью сидела та самая рыженькая сестричка, внимательно изучая какие-то бумаги.
Услышав его тихое шипение, она подняла глаза от бумаг и, встретившись с ним взглядом, улыбнулась, сверкнув милыми ямочками на щеках.
– Как самочувствие? – спросила она, быстро поднимаясь и просматривая показания приборов.
– Бывало и лучше, – сварливо отозвался Пашка, медленно возвращая голову на место. – Может, хоть вы мне расскажете, что со мной и каким чертом меня сюда занесло.
– Не нужно ругаться, – ответила сестричка, чуть шевельнув ровными, в ниточку бровями.
– Да я не ругаюсь, я пытаюсь, как можно более полно передать свои чувства, – усмехнулся в ответ Пашка, пытаясь загладить неловкость. – Так где я нахожусь?
– В госпитале, – коротко ответила рыжая.
– Я понимаю, что не на кладбище, – качнул головой Пашка. – В каком госпитале? Кому принадлежащем? В какой стране, наконец? Неужели так сложно ответить на такие простые вопросы? Я же спрашиваю не из пустого любопытства. Я действительно ни черта не помню. Как отрезало. Ну хоть вы помогите, – произнёс он просительно.
– А зачем вам это знать? – ответила вопросом на вопрос сестричка. – Вас лечат, за вами ухаживают, чего же ещё?
– Ну, неплохо было бы узнать, кто за всю эту роскошь платит, – не удержался от сарказма Пашка. – Думаете, я не понимаю, что если бы не какой-то ваш шкурный интерес, меня давно бы сунули в общую палату к неимущим и забыли о моём существовании. А то бы и вообще зарыли в безымянной могиле, с одним только номером, как неопознанного и невостребованного.
– Хорошего же вы мнения о нашей медицине, – усмехнулась она в ответ.
Ответить Пашка не успел. Дверь без стука открылась, и на пороге появилась странная личность. Отлично сшитый серый костюм, дорогие кожаные туфли, накрахмаленная до хруста рубашка и абсолютно неприметная физиономия. Неожиданно для себя Пашка понял, что, даже захоти он, никогда не сможет правильно описать, как именно выглядит этот человек.
Пройдя к изножию кровати, неприметная личность задумчиво посмотрела на Пашку своими неопределённого цвета глазами и, чуть заметно усмехнувшись, заговорила:
– Вам придётся придержать своё любопытство, юноша. Даже если вы действительно не помните, где пострадали и как здесь оказались. Эти воспоминания сейчас не важны.
– А что тогда важно? – не понял Пашка.
– Вы сами, но не как личность, а как физическое тело. Хотя, должен признать, что вы, любезный, настоящий везунчик. С такими ранениями, которые были обнаружены у вас, не выживают. А вы не просто выжили, но ещё и на поправку идёте и, судя по отчётам, выберетесь из этой передряги почти без ущерба для собственного здоровья. И вот это интересует нас больше всего. Ну а всё остальное не важно.
– Может быть, это не важно для вас, любезный, а вот для меня это имеет первостепенную важность, – огрызнулся Пашка и с удовлетворением увидел, как недовольно сверкнули глаза оппонента.
– Позвольте дать вам один совет, юноша. Не стоит с нами ссориться. Чревато, знаете ли. Вас ведь как бы в общем-то и не существует вовсе. Нету вас. Просто нету. Ни бумаг, ни документов, ни даже свидетелей, что такой человек в госпиталь поступал, не существует. А нет документов, нет и человека, – ехидно усмехнулся безликий.
– Ну то, что вас только бумажки интересуют, я всегда знал. Так что не удивили. А вот о своём существовании я вам напомню, и очень серьёзно. Уж вы мне поверьте, любезный, – ответил в тон безликому Пашка, не сводя с него мрачного взгляда.