Одно из неотъемлемых свойств сатиры – злободневность. С уходом реалий сатирические произведения неизбежно теряют свою силу. Политические фельетоны столетней давности вряд ли вызовут взрывы хохота. Разве что историк-профессионал сможет оценить игру слов и меткость острот Тэффи, которые когда-то передавались из уст в уста. Но и менее эрудированный читатель получит сегодня удовольствие от знакомства с первыми опытами Тэффи в печати. С одной стороны, они воссоздают атмосферу начала прошлого века, с другой, позволяют проследить за развитием таланта «королевы русского юмора»: от немудрящих иронических стишков и грубоватой политической сатиры до тонких, искусных миниатюр, шедевров, переживших свое время.
В одной из первых публикаций писательница подробно классифицировала все известные ей разновидности смеха, чтобы в конце подытожить: «Много разного смеха на свете. Но есть один, при воспоминании о котором становится жить теплее. Этот смех без причины, самоцельный и тихий, и звонкий, весь – сияние, весь – светлая радость бытия. Он звенит в сердце серебряным колокольчиком, зовет и будит уснувшую душу, и все, кто слышит его, начинают тихо и радостно улыбаться» («Смех», 1904).
Уснувшая душа и сон вечный – смерть. Люди – марионетки, повинующиеся кем-то заведенной пружине, не смеющие выйти из очерченного круга. Эти излюбленные символистами мотивы повторяются во многих ранних произведениях Тэффи. Она ищет свое решение этой темы, смещая акцент на противостояние живого мертвому, ища способы оживить, разбудить сонную душу.
В то время Тэффи очень занимали древний Восток и аккадская мифология. Цикл «Топаз» органично подводит к единственному в «Семи огнях» произведению в прозе – пересказу вавилонской легенды «Полдень Дзохары»: о невозможной любви ассирийской царицы Шаммурамат к мертвому царевичу Арею. (Труднопроизносимая Шаммурамат – всем известная по одному из чудес света Семирамида, Арей – он же Ара Прекрасный, основатель и правитель царства Урарту.) Царице не по силам вернуть возлюбленного к жизни, но для богини Иштар любящие важнее любимых – «для них открыты все двери». В финале этой красивой легенды Шаммурамат говорит своим подданным: «Мертвые вы для меня. Крылатое солнце – душа моя», – и, освобожденная, взмывает в небо.
«Мертвые не любят живых. Это извечная вражда, а власть мертвых велика», – клеймит провинциальную рутину герой пьесы «Шарманка сатаны» Долгов. – «Ведь они трупы, марионетки старого сатаны, давно и навеки заведенные. Вертит сатана ручку своей шарманки и кружится каждый из них, как того требует накрученная пружинка».
В стихотворении «Марьонетки» из цикла «Сафир» в «Семи огнях» заводная кукла, обращаясь к своему партнеру со стеклянными глазками и винтиками вместо рук, восклицает страстно: «Я наш бесконечный, наш проклятый путь // Любовью своей расколдую!»
Сердцем, любовью, добрым смехом расколдовывает «спящих» Тэффи, вдыхая в неживое – душу. «В каждой душе, даже самой озлобленной и темной, где-то глубоко на самом дне» она умела отыскать «притушенную, пригашенную искорку», «подышать на нее, раздуть в уголек и показать людям – не все здесь тлен и пепел»[5].
«Алмазная пыль» – название одной из ранних, еще дореволюционных пьес Тэффи. Отличная метафора, определение для многих милых пустячков, вышедших из-под ее гениального пера. Чепуха, осколки, пыль, но – пыль алмазная, драгоценная.
Привыкшие видеть в Тэффи юмористку, читатели не сразу приняли ее серьезные произведения. Для таких она написала предисловие к сборнику «Неживой зверь» (1916) – «предупредить читателя: в этой книге много невеселого… чтобы ищущие смеха, найдя здесь слезы – жемчуг моей души, – обернувшись не растерзали меня».
«Я люблю купаться в жемчугах».
«Мне снился сон…»
Как я стала писательницей
Как я начала свою литературную деятельность? Чтобы ответить на этот вопрос, надо «зарыться в глубь веков». В нашей семье все дети писали стихи. Писали втайне друг от друга стихи лирические, сочиняли вместе стихи юмористические, иногда экспромтные.
Помню как сейчас: входит самая старшая сестра в нашу классную комнату и говорит:
– Зуб заострился, режет язык.
Другая сестра уловила в этой фразе стихотворный размер, подхватывает:
– К этакой боли я не привык.
Тотчас все настраиваются, оживляются.
– Можно бы воском его залечить.
– Но как же я буду горячее пить? – спрашивает чей-то голос.