— Чтобы ты пробила лбом стену? — фыркнул айдол, нажимая кнопку первого этажа.
— В чём дело? Что с настроением? — проверяя на месте ли нос, осторожно спросила я.
— Тебе не понять, — отмахнулся Данди. — Просто поехали домой… молча.
Я даже соглашаться вслух не стала, чтобы лишний раз не раздражать. Вела себя как мышка и в машине, и в квартире. Хеджун закрылся в кабинете, и скоро оттуда полились звуки музыки. Мелодия, поначалу плавная и нежная, постепенно становилась всё более скачкообразной и рваной, а потом резко стихла на высокой ноте.
Достав из холодильника, приготовленный с утра холодный чай с мятой и лаймом, разлила его по бокалам, чтобы немного согрелся. Надо попытаться успокоить Хеджуна. Пиликнуло сообщение от Муджина: «Пусть возьмёт трубку!», через минуту второе: «Чем вы там занимаетесь⁈ Сейчас приеду!». Ужасно захотелось отправить ответное: «Отвали!», но в этот момент открылась дверь кабинета.
— Выпей, — я подошла и протянула айдолу стакан.
Он послушно взял в руки напиток. Усмехнулся:
— Допытываться не будешь?
— А толку-то, — вздохнула, проходя в кабинет и ставя свою посудину на стол. — Хочешь, я тебе сыграю?
— Что? — лениво поинтересовался Хеджун, упершись плечом в косяк и исподлобья наблюдая за моими действиями.
Я села за рояль, клавиатура которого до сих пор была открыта, чуть помедлила, собираясь с духом, и тронула клавиши, сначала очень осторожно, но постепенно с нарастающей уверенностью:
— Хотелось бы вернуться мне в начало
И свежим взглядом хочется смотреть
На то, что приедаться сильно стало.
Но, чтоб родиться снова, нужно умереть.
Поверь, вчера не лучше, чем сейчас.
И завтра лучше, чем сейчас, не станет.
Не изменяй себе и береги, что есть.
Когда-нибудь вернёшься ты в начало.
Когда проходишь точку невозврата
Её не успеваешь разглядеть.
Всё время ты торопишься куда-то,
Стоять на месте может только смерть.
Поверь, вчера не лучше, чем сейчас.
И завтра лучше, чем сейчас, не станет.
Не изменяй себе и береги, что есть.
Когда-нибудь вернёшься ты в начало.
Последний аккорд затих. Хеджун молчал. Пальцы судорожно сжали стенки бокала — вот-вот раздавят.
— Как ты догадалась?
— О чём? — невинно хлопнула я ресницами, поскольку и в самом деле не знала, что он имеет в виду.
— О песне.
— Ну… ты каждый день играешь её рано утром. Я видела ноты. Попробовала, запомнила. На данный момент из всего твоего репертуара эта — моя самая любимая.
— Нравится, говоришь?
— Конечно. Слова цепляют душу, а в сочетании с музыкой пробирает до слёз.
— Какая же ты дурочка, — пробормотал айдол, опуская взгляд: — Они сказали, что подобное никого никогда не заинтересует. Им нужен ширпотреб, от которого восторженно пищат школьницы и пускают слюни девицы постарше.
Я быстро догадалась, о чём он.
— Если ширпотреб не разбавлять чем-то уникальным, он станет слишком приторным и в конце концов приестся, — изрекла умную фразу и тут же смутилась. Тоже мне, возомнила себя великим философом!
По губам Хеджуна скользнула, согласная с моим внутренним голосом, усмешка. Зазвонил телефон.
— Муджин, — не глядя на экран, проворчал айдол. — Скажи, что я плохо себя чувствую и никуда не поеду.
— А куда надо?
— Он зазывает меня на открытие ресторана нашего нового партнёра, дочка которого в меня якобы влюблена.
— О-о-о… Может всё-таки стоит поехать?
— Завтра рано вставать. Летим на съёмки. Хочу выспаться.
— Ясно, — кивнула я, внутренне готовясь к шквалу ругательств да обвинений в никчёмности и бесполезности со стороны главного менеджера. Даже не верится, что продержалась уже две недели в этой бесконечной нервотрёпке. Но, если подумать, то, что происходит со мной сейчас, — бесценный опыт.
Глава 10
В самолёте заняла самое дальнее и укромное место, чтобы как можно меньше попадаться на глаза остальным. Тут мои услуги не требовались. Умелые и ловкие стюарды, в отличие от меня, знали свою работу.
С утра ныл живот. О причине дискомфорта я догадалась до обидного поздно — только после взлёта.
«Какое сегодня число? Чёрт!»
Вихрем сорвалась с места в сторону туалета, провожаемая удивлёнными взглядами пассажиров и бортпроводников. У самой цели наткнулась на выходящего из кабинки Трэя и со всей дури влепилась в крепкую мужскую грудь, обтянутую чёрной шёлковой рубашкой.