Зная, как близки были Ошо и Вивек в течение многих лет, было удивительно, что ее отъезд никак не сказался на Ошо. Он был таким же, как всегда, будто ничего не случилось. Никогда еще я не видела человека, состояние которого никогда не менялось, что бы ни происходило вокруг. Он всегда излучал спокойствие и уверенность. Перепады настроения – это не про него. Он был похож на неизменную реку бытия.
Я видела, что Ошо так сильно влиял не только на меня, но и на многих других. Когда человек что-то делал в присутствии Ошо, самосознание человека становилось таким огромным, что было трудно даже ходить. А Ошо всегда оставался спокойным, грациозным и постоянно присутствующим. Для человека он был зеркалом. Даже такое простое действие, как открыть дверь, неожиданно вызывало большие трудности. Нужно было правильно рассчитать время, чтобы случайно не задеть Ошо, нужно было понять, какой рукой ее открывать, правой или левой, кланяться ему или нет, когда он проходит через дверь. В то же время все это не доставляло особого беспокойства, потому что Ошо был настолько расслаблен, что вы в своих глазах выглядели хорошо, если вам удавалось взглянуть на себя осознанно. Когда я только начала совершать осознанные действия, я чувствовала себя слегка неловко. Если же я действовала механически, по привычке, мои движения были гораздо более ровными. Подавать Ошо стакан воды и осознавать при этом свои действия было для меня удивительным подарком судьбы. Многим может показаться, что в этом нет ничего особенного, но осознанность оказалась для меня величайшим из даров, которые я когда-либо получала.
Однажды позвонила Вивек и сказала, что возвращается. Лакшми примчалась в столовую, где Ошо в этот момент обедал, и с волнением сообщила, что Вивек уже на пути в Индию. В это время Ошо разговаривал со мной. Он повернулся, поблагодарил Лакшми и продолжил говорить о том, о чем говорил до этого, не теряя нити разговора. Я была ошеломлена – он и глазом не моргнул, ни тени какой-либо эмоции. Он был живым воплощением своих слов о любви без привязанности и о пребывании в моменте.
Многое ли может увидеть Мастер, глядя на нас? Проверял ли он наши ауры? Читал ли он наши мысли? Хотел ли он уметь читать наши мысли? Думаю, что нет. Но он определенно видел то, чего не видела я.
Однажды утром я пришла на дискурс вместе с Ошо. Я зашла за ним ровно в восемь, затем мы проследовали по коридору в зал Чжуан-цзы. Во время беседы я сидела и слушала, как он говорит. Прошел час. Но я знала, что в этот день моя медитации была действительно глубокой. Мне показалось, что прошло всего две минуты. Я чувствовала, что со мной произошло что-то необычное. Возвращаясь с дискурса, я шла по коридору впереди Ошо.
Когда я открыла дверь, Ошо подошел ко мне и спросил: «Четана, где ты сегодня была?» Я подумала: «Ого! Он забыл, что я зашла за ним перед дискурсом. Наверняка, витает где-то в облаках». Проходя мимо меня в комнату, он улыбнулся. Услышав его смех, я тоже рассмеялась. Я вспомнила, где была.
Присутствуя на дискурсах рядом с Ошо, я ощущала его магнетизм, его невероятную харизму: в его глазах горел огонь, а движения были полны грации дикого кота.
В те дни в Пуне он был очень занят. Он читал около сотни книг в неделю, работал со своей секретаршей Лакшми, и, кроме ежедневных утренних дискурсов, в семь часов вечера он проводил даршаны. Ошо никогда не болел. Тогда в Пуне он рассказывал нам об Иисусе, о суфизме, о дзен, о Лао-цзы, о Чжуан-цзы, о дао, о йоге, об индийском мистицизме, хадиссизме и о Будде. Он объяснял нам каждую сутру Будды. Однажды, комментируя Алмазную сутру, он сказал:
«Алмазная сутра многим из вас покажется нелепой и абсурдной. Она иррациональна, но не антирациональна. Ее смысл выходит за пределы обычного понимания, именно поэтому его трудно выразить словами» («Алмазная сутра»).
Ошо рассказывал о сутрах Будды в течение пяти лет. Они перемежались беседами на тему суфизма и вопросами учеников. Был еще момент, когда он не выходил из своей комнаты в течение нескольких недель, потому что в Пуне случилась вспышка ветрянки, и встречаться с людьми было рискованно. Последнюю сутру Будды Ошо прочитал в день Будды, в майское полнолуние. Ошо сказал: «Будда родился, просветлел и умер в один и тот же день и по великой случайности этот день – сегодня». То, как Ошо рассчитывал время, всегда оставалось и остается полнейшей загадкой.
В течение двух лет я очень редко выходила из дома. Стирка и утренние дискурсы наполняли меня так, что мне больше ничего не было нужно. Иногда Ошо приглашал меня на даршан, потому что теперь он все меньше и меньше говорил, и энергия даршанов постепенно становилась все более интенсивной. Во время даршанов Ошо обычно работал с тем, у кого возникали какие-то проблемы. Обычно он сидел и внимательно слушал человека, который делился своей трудностью, – так, как будто этот человек был в данный момент единственным в мире. Когда человек умолкал, Ошо начинал говорить и говорил довольно долго. После того, как вы выслушали несколько тысяч человек, вы понимаете, что проблем не существует, или, скорее, их всего несколько, и они повторяются из раза в раз. Все наши горести от ума. Удивительно, сколько лет человек может выслушивать одно и то же снова и снова? Состраданию и терпению Ошо, казалось, не было предела.