К счастью, у Татхагата закончилась виза, и ему нужно было уехать. Я поехала с ним в Бомбей, где он должен был сесть на самолет. Мне хотелось устроить ему хорошие проводы.
Впервые за долгое время я уехала из ашрама. В Бомбее мы остановились в пятизвездочном отеле под названием «Оберой». Когда в день приезда мы поднимались на лифте, лифтер, увидев наши наряды и малы, повернулся к нам и самым обычным голосом сказал: «Говорят, что сегодня утром кто-то бросил нож в вашего гуру!»
Мы бросились к телефону. Сообщение лифтера оказалось правдой. На Ошо было совершено покушение. Неожиданно и мой возлюбленный, и этот отдых – все показалось мне совершенно напрасным. Что я делаю в Бомбее? Гоняюсь за мечтами?
Во время дискурса какой-то индуистский фанатик бросил в Ошо нож. В то утро в зале было двадцать переодетых полицейских. Поступила информация о готовящемся покушении, и полицейские прибыли, чтобы «защитить» Ошо. По крайней мере, такова была их версия. Но все оказалось наоборот.
В зале было двести свидетелей нападения, включая полицейских. Мужчину, бросившего нож, звали Вилас Тупе. Его тут же арестовали и увели. Но вскоре отпустили, как сказали в полиции, за неимением веских доказательств его вины. Судья решил, что раз Ошо продолжил дискурс, значит, его жизни ничто не угрожало!
То, что Ошо не прервал встречу из-за того, что какой-то сумасшедший бросил в него нож, лишь указывает на его центрированность и безмятежность. Однажды я внимательно наблюдала за ним во время даршана. Один человек, сидящий у его ног, вдруг вскочил и, угрожающе размахивая руками, стал кричать, что послан Иисусом. Ни один мускул не дрогнул на лице Ошо. Он продолжал спокойно сидеть в своем кресле и лишь, слегка улыбнувшись этому безумцу, произнес: «Очень хорошо».
Я помню, как в 1980 году Ошо много говорил о политиках и о том, насколько они коварны и испорчены. Я не очень-то этому верила. Мне с детства внушали, что тот, кто правит целой страной, не может быть плохим. Да, он может ошибаться, но в целом он должен быть хорошим человеком.
Однако мне суждено было убедиться в обратном на собственном опыте. С ноября 1985 года по январь 1990 года я стала живым свидетелем того, как совершенно невинный человек медленно, но верно умирал от отравления, подстроенного правительством Соединенных Штатов. Мне самой надели наручники и кандалы в американской тюрьме за преступление, которого никогда не было.
Ошо, как любой гений, оказался впереди эпохи. Все, что он говорил, воспринимать было трудно. Его слова доходили не сразу, нужно было время, чтобы переварить сказанное им. Его терпение было просто феноменальным. Что должен чувствовать человек, который говорит изо дня в день, а люди его не понимают? Видеть по их лицам, что они просто спят на ходу и способны взять лишь один процент из того, чем он готов с ними поделиться, и продолжать говорить… Ошо говорил целых тридцать лет. Порой он проводил по пять дискурсов в день.
В конце 1980 года он начал рассказывать нам о новой общине. В то время мы собирались переехать в Кутч, в Индии. Он сказал нам, что на территории общины будут два озера, там выстроят пятизвездочный отель, торговый центр, дискотеку и помещения, в которых смогут одновременно находиться до двадцати тысяч человек. Мы смеялись над его словами от всего сердца. Нам казалось это невероятным. «В новой общине…» стало дежурной фразой. Были даже сделаны майки и бейсболки с такой надписью. К счастью, мы не заключали пари, и нам не пришлось брать свои слова обратно, когда все сбылось!
В конце семидесятых каждое утро Ошо проводил спонтанные дискурсы. Впрочем, они всегда были спонтанными. Не понимаю, почему ни один журналист никогда не обращал внимания на этот факт. В восемь утра Ошо входил в аудиторию и говорил в течение примерно часа или полутора. Однажды он признался, что даже сам не знает, что скажет в следующий момент, и что слушает свою речь так же, как и мы. Его слова записывали и превращали в книги. Таких книг он «наговорил» около семисот.
В эти годы (1975–1981) вокруг Ошо было много молодых, таких же, как я, «детей цветов»{ Хиппи. – Примеч. пер.} шестидесятых. Длинноволосые, в развевающихся одеждах, без нижнего белья мы были очень молодыми во всех смыслах. Наша обусловленность только-только начала ломаться, наше сознание начало расти, и мы обладали определенной невинностью и наивностью. Мы были какими-то не от мира сего: детьми нового, только что открытого нами же самими измерения духовности. В начале 1981 года я сидела на дискурсах и без всяких причин плакала и плакала. Мое лицо было красным от слез, но меня это ни капли не смущало. Я плакала и плакала, сама не зная почему, целую неделю.