– Да, этого мы, вообще-то, не поняли. Машины фон Неймана были сконструированы так, что могли сами себя ремонтировать. Как же они сломались?
Иверсон поднял на него глаза:
– Никак. То есть они не сломались.
– Нет? Что же тогда произошло?
– Мы сами их разрушили. Как бунтующие подростки сбрасывают родительскую опеку. Нам надоело, что машины нянчатся с нами. Оглядываясь назад, должен признать, что это была не лучшая идея.
– И машины не сопротивлялись?
– Думаю, разработчикам даже в голову не приходило, что машины могут быть уничтожены теми самыми дети, о которых они столь нежно заботились.
«Итак, что бы здесь на самом деле ни случилось, – подумал Клавэйн, – что бы еще я об этом ни узнал, уже ясно одно: американо отчасти сами виноваты в своих бедах».
Он по-прежнему испытывал к ним симпатию, но теперь она стала холодней и к ней примешивалось что-то близкое к отвращению. Интересно, возникло бы это разочарование так же просто, если бы в его голове не было машин Галианы? Понадобится совсем небольшой шаг, чтобы перенести это чувство с товарищей Иверсона на все человечество…
«И тогда я пойму, что достиг истинного Транспросвещения».
Клавэйн отмахнулся от своих мрачных размышлений. Вовсе не Транспросвещение вызывало у него такие чувства, а застарелый, глубокий цинизм.
– Ну хорошо, не стоит зацикливаться на том, что было сделано много лет назад. Но как вам удалось выжить?
– Уже после эвакуации мы сообразили, что оставили здесь кое-какие запчасти для последнего реактора. Я взял один из самолетов и вернулся. Приземлился как раз в тот момент, когда приближался штормовой фронт, который продержал меня на земле больше двух суток. Именно тогда и пришла болезнь. Она развивалась очень быстро, и я знаю о ней только то, что удалось выяснить в переговорах с главной базой.
– Расскажите, что вы выяснили.
– Не так уж и много, – ответил Иверсон. – Похоже, это случилось быстро, и в первую очередь была поражена центральная нервная система. Те, кто не умер сразу, вскоре погибли в результате несчастных случаев.
– Мы это заметили. В конце концов умер тот, кто отвечал за правильную работу реактора. Но ведь реактор не взорвался?
– Нет, просто выбросил куда больше нейтронов, чем обычно, больше, чем могла выдержать защита. А затем он перешел в режим аварийного отключения. Некоторые люди погибли от излучения, но большинство умерли от наступившего потом холода.
– Мм… За исключением вас.
Иверсон кивнул:
– Если бы я не улетел за запчастями, то стал бы одним из них. Разумеется, я не мог вернуться. Даже если бы мне удалось снова запустить реактор, оставались еще проблемы с заражением. – Он сделал глубокий вдох, словно копил силы, прежде чем вспомнить случившееся с ним. – Итак, я взвесил все варианты и решил, что мой единственный шанс – умереть, заморозить себя. Никто не мог прийти мне на помощь с Земли, даже если бы мне удалось остаться в живых. Во всяком случае, в ближайшие десятилетия. Поэтому я рискнул.
– И риск оправдался.
– Я же говорил, что я счастливчик. – Иверсон снова отпил из стакана. – Приятель, это вкусней всего, что мне случалось пить в жизни. Что, кстати, тут намешано?
– Только вода. Ледниковая вода. Очищенная, само собой.
Иверсон медленно кивнул и поставил стакан рядом с кроватью.
– Больше не хотите пить?
– Нет, спасибо. Прекрасно утоляет жажду.
Клавэйн поднялся:
– Вот и хорошо. Отдохните немного, Эндрю. Если вам что-нибудь понадобится – что будет в наших силах, – только позовите.
– Непременно так и сделаю.
Клавэйн улыбнулся и направился к двери, отметив явное облегчение Иверсона от того, что допрос закончился.
Но Иверсон не сказал ничего компрометирующего, напомнил себе Клавэйн. И его реакция полностью соответствует той слабости и растерянности, какую любой человек чувствовал бы после столь долгого сна – или смерти, в зависимости от того, как определить период, который он провел в заморозке. Было бы несправедливо считать, что Иверсон как-то связан с гибелью Сеттерхольма, только из-за нескольких трудноразличимых бороздок, процарапанных во льду, при малой вероятности того, что Сеттерхольм действительно был убит.
И все же Клавэйн остановился, перед тем как выйти.
– И еще один вопрос, Эндрю… Просто меня кое-что беспокоит, и я подумал, не сможете ли вы помочь.
– Продолжайте.
– Вам что-нибудь говорят инициалы ИВГ?
Иверсон задумался на мгновение, а потом покачал головой:
– Простите, Невил. Ваша задачка мне не по зубам.
– Ну что ж, это был выстрел наудачу, – сказал Клавэйн.
К утру Иверсон настолько окреп, что отправился на прогулку. Он пожелал осмотреть всю базу, а не только ту ее часть, что занимали сочленители. Ему хотелось своими глазами увидеть повреждения, о которых он только слышал, и прочитать список погибших, старательно составленный Клавэйном и его друзьями. Клавэйн не спускал с него глаз, прекрасно понимая, к какой душевной травме способен привести подобный опыт. Иверсон отлично справлялся, но это могла быть только видимость. Машины Галианы были способны многое рассказать о том, как функционирует мозг Иверсона, однако даже им не хватало степени разрешения, чтобы отобразить его эмоциональное состояние.