– После дела, – повторил за ней Дворжак.
– Именно так, – поставила точку в их торгах Ольга. – Сразу после того, как мы поделим наши денежки, – добавила она. – Пятьдесят на пятьдесят. Вы согласны со мной?
Держатель «Европейской» снова сглотнул и решительно мотнул головой:
– Да.
– Вот и славно, – снова улыбнулась Ольга. – А теперь позвольте, я пройду к себе… Я устала.
Получив ключ от соседней с нумером Артура комнаты, госпожа фон Штайн прошла к себе. Собственно, то, что она замышляла и для чего ее пригласили из Лазенок, где квартировался Гродненский гусарский полк, с командиром которого Ольга крутила бурный роман, принесший ей доход в виде разных ювелирных безделиц тысяч на семь серебром, было не ее изобретением. Прием гостиничных краж, который она намеревалась проделать с графом Ламбером, по-другому маркизом де Сорсо, был придуман Сурочкой Блювштейн, известной в российском воровском мире и многих европейских странах как Сонька Золотая Ручка, и назывался он весьма остроумно: «Гутен морген». Этот прием был прост до гениальности, если хотите, гениален до простоты. Ранним утром элегантная и спокойная воровка проникала в нумер намеченной жертвы и принималась искать деньги и драгоценности. Если жертва просыпалась и начинала недоумевать, Сонька рассыпалась в извинениях и вполне непринужденно делала вид, что ошиблась номером. Иногда она выдавала себя за француженку или немку, иногда за слегка подвыпившую даму полусвета, а дабы вознаградить жертву за причиненное беспокойство, отдавалась ей – в смысле, ему – и осыпала ласками, после чего «клиент» уже и не думал возмущаться или жаловаться гостиничному управляющему.
Уходила Сонька всегда с добычей.
Если же жертва не просыпалась, то наутро обнаруживала себя обчищенной до нитки, и сколь бы она ни ругалась и ни требовала возмещения утраты, ответственность за нее нес один лишь коридорный, с которого, по существу, нечего было и взять. А Сонька тем временем уже катила на лихой троечке по бескрайним российским просторам либо пересекала на поезде границу соседнего европейского государства, чтобы в одном из лучших здешних отелей с блеском проделать аналогичную операцию.
Не без зависти поговаривали, что однажды подобным образом она вынесла из нумера какого-то промышленника или негоцианта сумму в четыреста тысяч франков, на которую трезво мыслящий человек смог бы до скончания века прожить в достатке сам и поднять на ноги своих детей и внуков. Соньке Золотой Ручке с ее непомерными запросами четырехсот тысяч хватило лишь на полтора месяца.
Метод «Гутен морген» нередко использовала и Ольга, особенно ежели ее нанимали для этого специально, дабы «обуть» какого-нибудь знатного богатея, за которого в этот раз и был принят маркиз Артур. Сама же родоначальница метода после знаменитого побега в девяносто первом году из каторжного централа прочно и надолго обосновалась на Сахалине, куда, как известно, по собственной воле ездят крайне редко. После того, как японцам передали Южный Сахалин, а каторжан распределили по другим острогам и каторгам, следы ее неожиданно потерялись. Поговаривали, что ее препроводили на Тобольскую каторгу. Правда, в прошлом годе Ольга видела в одной из дорогих рестораций Берлина весьма похожую на Соньку даму и даже подошла к ней, дабы засвидетельствовать свое почтение, однако узнана не была, испытав небольшой конфуз. Позже, рассказав о своем смущении одному их своих фартовых друзей, Ольга узнала от него, что на каторге Сонька Золотая Ручка провела недолго (от силы месяц!), а все остальное время за нее просидела «сменщица»: сама же великая и непревзойденная царица воров и мошенников нашла способ, чтобы добраться до Америки. А теперь, ходят слухи, «работает» исключительно в Европах…
Ночью Ольге снилась старшая сестра. Располневшая Муся яростно раздувала сапогом самовар и ругалась с отцом насчет варенья – старик в последнее время стал шибко любить сладкое и невероятно обрюзг. И вообще, характер Муси с того времени, как профессор предпочел ей Ольгу, резко изменился в худшую сторону. Сестрица сделалась сварливой и вспыхивала по всякому, даже самому незначительному поводу. Настроение у нее менялось на дню раз по десять. Впрочем, в этом было мало удивительного: характер у старых дев, как известно, не сахар. Плохо им на белом свете. Ущербно и тоскливо. Ибо никому они не нужны, даже самим себе. Эх, что же тут поделаешь…
Стало быть, Муся возилась с самоваром и поглядывала за отцом, чтобы он не добрался до варенья. Иногда она бросала укоризненные и пылающие ненавистью взоры в ее, Ольги, сторону, как бы говоря: э-эх, сестренка, какая же ты все-таки сука. Тебе, мол, хорошо в Парижах своих, а мне здесь, в Стрельне, – хоть удавись с тоски! Когда она в очередной раз зло посмотрела на нее, Ольга решилась ответить ей что-нибудь резкое и… проснулась.