Долговязый кадет из четвёртого отряда фехтовал как бог. Кончик его тяжёлой шпаги раз за разом мелькал у левого глаза парня, и только небесам оставалось ведомо, какими трудами удавалось его отвести или отбить. Давно и напрочь взмокший Ларка поймал себя на почти непреодолимом ощущении — даже если снести этому паразиту башку, движения его останутся всё теми же небрежно-выверенными и быстрыми.
Шпага оказывалась несколько быстрее бастарда, зато и отбивала удары того едва-два — лишь мелькали иззубренные клинки.
"Ничего, веточка, поправлю — будешь как новая" — парень встал в обратную стойку, положив свободную ладонь у основания клинка, и вновь почувствовал как от того во всё тело потянуло хвойной свежестью. Бастард откровенно оказался волшебным, хоть и не светился. По занемевшим от усталости членам словно пронёсся бодрящий ветерок, понемногу вымывая усталость.
Противник тоже замер на некотором отдалении, хмуро и сосредоточенно изучая взглядом соперника и прикидывая — какую бы ещё пакость тому устроить? Ларка особо в атаку не лез, зато огрызался так, что шпажист с воем насилуемого клинка раз за разом отскакивал обратно.
За пределами небольшого квадрата из лент, привязанных к эфесам традиционно воткнутых по углам клинков, стояла мёртвая тишина. На самом-то деле, там сейчас наверняка бушевала буря нешуточных людских страстей — но сюда не доносилось ни звука. По правилам, запрещались любые выкрики, неодобрение или поддержка. А уж тем более магические воздействия… но поскольку в запале зрители обязательно по широте души чего-нибудь так и норовили учудить, то волшебники Академии и накрыли ристалище особой магией.
Финал. Для кого-то одного из этих двоих проигрыш оказывался равносилен смерти. Победитель получает всё — вожделенный шнурок внеочередного звания дело такое, за которое, бывало, и жизнью рисковали… Ларка осторожно утёр заливающий глаза пот.
Конечно, выучили что его, что соперника на совесть. А всё же, нехватка опыта сказывалась страшно. Потому-то и вспомнились слова унтера, что плохонького ветерана нипочём не одолеет даже самый блестящий новичок. Впрочем, тут ситуация оказывалась на равных.
Он сделал крохотный шажок вперёд. Всего один — но первый. И того хватило, чтобы взгляд противника заметался с удвоенной силой. Какую бы гадость тот ни придумал, но и Ларка чуть поменял тактику боя…
И снова глухо запели клинки, снова в дюйме от поражения засновали разгорячённые тела парней. С тем, чтобы после едва видимого глазом обмена ударами разорвать дистанцию. Вот уж, практически равны… и Ларка снова сделал шажок вперёд. Отвоевал позицию, как говаривал старый поручик Хоровиц.
Теперь не соперник, а он, он занимал середину квадрата и волен был гонять того и пытаться зажать в угол. Правда, сил оставалось не так уж и много — быстрые как змеиный укус колющие удары тоже потребляли просто уйму запасов.
Ещё один шажок — и выдержать, выдержать бешеный шквал атаки… как хорошо, что бронза не искрит! Не слепит, не отвлекает…
Ларка нарочито не смотрел в глаза. И даже на оружие противника вроде бы поглядывал небрежно, искоса. В ноги противнику смотрел, уж те о намерениях скажут обязательно и без лжи. Центр тяжести просто обязан помещаться меж точек опор. Парень едва не засмеялся — меньше года назад он не то что слов, даже понятия о таких материях не имел!
Ага, потивник принялся на хитрости пускаться. Начал плести обманчиво-красивые кружева, юлить и финтить — ну, это не ново.
Бой зашёл в тупик — противник оказался чуть сильнее в атаке, но и Ларкина защита выглядела несокрушимой. Тот каждый раз будто натыкался на прозрачную бронзовую стену, с лязгом отбивающую разгорячённый клинок и норовящую обрушиться навстречу.
Э-э, пёс тебя побери! Он так задумался, что едва не пропустил. Противник словно нырнул, застелился над вытоптанным до звона пятачком земли — и его клинок странно медленно двигался в наименее защищённый бок. И всё что успевал сделать похолодевший в туманном ничто Ларка, это принять удар на себя, сдержать порыв рвущихся и всё же не успевающих отбить выпад рук — но вместо того косо, на выдохе рубануть в основание оказавшейся внизу и прямо подплывающей под клинок шеи…
Странно… боли он не почувствовал — хотя явственно ощутил, как на спине затрещала разодранная ткань под жалом насквозь пронзившей правый бок шпаги. Только тупой удар… и холод где-то внутри. Отчего-то холод, хотя бронзовый клинок, казалось, должен был зашипеть от ярости, наконец захлебнувшись в человеческой крови…
И всё же, он сумел удержаться на ногах, нелепо покачивая торчащей из живота витой бронзовой гардой. С кривой усмешкой посмотрел, как всего в трёх шагах впереди целители и магики суетились над разрубленным почти пополам соперником. Наискось — от залитой кровью шеи и до пояса. Прости, парень… победить тебя оказалось невозможно. Оставалось лишь надеяться, что и убить тоже.
На странно похолодевших ногах и с одеревеневшими в какой-то гнусной улыбке губами Ларка подошёл к столу, за которым вскочивший полковник что-то озабоченно и беззвучно кричал лекарям. Под шумные и какие-то мутные колокольчики в ушах он швырнул на устланную скатертью и бумагами поверхность свой истерзанный, но всё же испивший крови клинок победителя.
Стол, полковник и густая толпа за ним игриво уплыли вбок. А потом в глазах отчего-то оказалось лишь стремительно крутящееся небо. Вот оно надвинулось, набухло — и неслышно погасло в серой дымке.
Как же хотелось думать, что не навсегда…
Здесь никогда не бывает лета. Лишь раз в году проклятое богами солнце выглядывает чуть ярче сквозь тяжёлые тучи, что так и хочется потрогать рукою. Да и зачем этакие перемены здесь, на крайней полуночи? Царство бескрайних льдов да великолепных снегов величественно и неизбывно. Именно отсюда небрежная рука спускает с цепных поводков могучие ураганы — чтобы те с бешеным воем понесли свой хлад туда. Туда, откуда они уже никогда не возвращались.
Растратив всю свою ярость и обменяв мороз на нежность полуденных морей, они обращались в солёный бриз или ласкающий волосы ветерок. Забывались в тёплой неге под лазурными небесами, и лишь белоснежные барашки облаков иногда напоминали о былом.
А взамен, среди кружащих меж острых ледяных клыков метелей вновь выбиралась бестрепетным жестом одна. Та самая, которой и оказывалось суждено, обласканной морозами и оплодотворённой бураном, на следующий год полететь на полдень…
Он стоял возле глыбы прозрачного как стекло льда, больше напоминающего чудом залетевший сюда обломок чудесного дворца или же кокетливой башни какого-нибудь чудаковатого волшебника. У ног покорно стелилась позёмка, и так и выстилала безукоризненную белую дорожку.
Куда?
За мельтешащей круговертью ничего не было видно. Зато словно насмешкой над всем этим ледяным безмолвием, на пол-неба развернула цветные полотнища радуга, какой никогда не бывать в иных местах. Дерзкая и бесстыжая, она бесшумно переливалась и колыхалась, словно плод бессоных метаний напрочь спятивших чародеев — и никак не унималась. Сдёрнуть бы её оттуда, швырнуть в лицо.
Да кому?
Одна только мысль, будто в этом царстве ледяных кристаллов, посрамляющих своей правильностью построения величайших геометров, могло быть что-то живое и тёплое, казалась смехотворной. Белизна снегов запросто довела бы до отчаяния любую пряху — такового идеального полотна никогда не добиться даже магическим отбеливателем. Да и зачем… ничто иное не нужно здесь — а эта красота чуждой оказалась бы под жарким солнцем полудня, где буйствует жизнь, изощряясь в красках и трепетных формах.
Небесные радуги кокетливо сложились в узор. Прильнули зачем-то к горизонту — там, куда нет доступа никому. Да так и застыли переливающейся горой. Взвихрились бешеными искрами, застыли совсем. И разом опомнившаяся позёмка вмиг образовала мохнатящуюся восхитительно мягким инеем дорожку.
Туда, в алмазный дворец, куда никому не суждено войти. Куда невозможно даже дойти. Да и незачем, по правде-то говоря…