Константин Козлов
Алмазы для ракетчика
От автора:
Все события являются вымышленными, какое-либо совпадение имен и фамилий солдат и офицеров с фамилиями и именами персонажей является случайным.
МОЕМУ ОТЦУ И ТОВАРИЩАМ.
ГЛАВА 1.
23 СЕНТЯБРЯ 1944 ГОДА.
СЕВЕР КАРЕЛИИ.
…И носило меня, как осенний листок.
Я менял города, я менял имена.
Надышался я пылью далеких дорог,
Где не пахли цветы, не светила луна…
Впервые за несколько дней в разрывах низких туч проглянуло хмурое северное солнце. В его лучах блеклые краски тундры ожили и заиграли всеми цветами радуги. Вершина Нуорунена[1] по-прежнему находилась слева, но солнце оказалось не сзади, а справа, и это могло означать только одно: группа заблудилась. Последние дни она старательно держала курс на север, а не на запад.
Инженер устало вздохнул. Поросшая лесом гора была на своем месте, как вчера, позавчера и три дня назад. Все время они ориентировались на вершину серой громадины и все-таки сбились с пути. Где и когда именно произошла ошибка — теперь уже не важно. Компас был бесполезен с самого начала — земля здесь напичкана рудой, а также полярные сияния, магнитные бури — стрелка дрожала и вертелась во все стороны. Приходилось сверяться с солнцем и картой, для опытных путешественников задача, в общем-то, не сложная. И все-таки они потеряли верное направление, видимо, следствие усталости. Где они теперь находились, можно было только гадать.
Он обвел воспаленными глазами горизонт и заставил себя сделать еще шаг. Нужно остановиться и сориентироваться, решить, куда идти дальше, но заставить себя думать он не мог. Ходьба отняла энергию у тела и полностью сковала сознание. Мысли вертелись вокруг сбитых в кровь ног и необходимости шагать дальше. Сил не было даже на отчаяние. Вокруг одно и то же: неброский, давно примелькавшийся пейзаж: болотистая тундра под низким небом, сопки, покрытые редким лесом, сизый мох, обкатанные давно прошумевшим потоком валуны, поникший кустик голубики с прошлогодними ягодами. Сколько они уже так идут? Неделю, две? Счет времени давно потерян, здесь нет времени. Эта равнина была такой же и тысячи лет назад, когда по ней бродили мамонты и пещерные медведи.
Впереди показалась вода — прозрачная, коричневая от торфа северная речка, скорее ручеек. В пути им попадались десятки таких же. Местами речки впадали в маленькие озера — ламбы, иногда исчезали в болотах, чтобы снова появиться из ниоткуда. Ледник в незапамятные времена здорово потрудился над местным ландшафтом — перепахал его вдоль и поперек.
Остатки сознания лениво призывали заняться поисками брода, а гудящее тело молило об отдыхе. Просто рухнуть на берегу и забыться. Окрестности медленно плыли из стороны в сторону, вертелись в призрачном хороводе. Вместо четкой линии горизонта — размытая серая лента. Это шалят заплывшие от бесчисленных комариных укусов глаза. Впереди было еще что-то, расплывчатый силуэт со знакомыми очертаниями, но безразличный мозг не желал это нечто распознавать.
Что бы это ни было, оно двигалось навстречу. Его обошел напарник — такой же точно бедолага. И снова инженер ковылял вперед, медленно переставляя ноги в разбитых сапогах. Спутник вскрикнул — значит, тоже заметил — и, как лунатик, захлюпал прямо по воде на противоположный берег: жалкая, исхудавшая фигура в коробящейся от грязи одежде, протянутые вперед, как у привидения, руки.
Донесся странный шум, резкие, отрывистые звуки усиливались.
Словно сквозь туман инженер увидел, как спутник тяжело осел посреди ручья — ледяная вода свела ноги судорогой, — а затем протянул руку и, что-то хрипя, на четвереньках пополз на берег. Ремень карабина съехал с плеча, приклад загремел по гальке.
К пятну на другой стороне ручья добавилось еще несколько. Пятна двигались, из-за этого инженер не мог их разглядеть отчетливо. Потом свет померк. Вспышкой вернулось сознание.
Первым сигналом окружающего мира было ощущение чего-то влажного и теплого на лице. Отстранившись, он приоткрыл глаза. Собака. Может, волк?! Нет, все-таки собака, волк не стал бы ластиться к человеку. Выходит, добрались до жилья. Инженер медленно проваливался куда-то глубоко-глубоко…
Второй раз он очнулся в чуме. У огня на корточках сидел седой, весь в морщинах дед. Инженер знал правильное название северного народца — саамы. Европейцы считают их лапландцами. Для русских они были лопарями или самоедами, но сами называли себя саамами — людьми. С ними приходилось встречаться еще в той, довоенной жизни.
Старик курил трубку и улыбался своим мыслям. В черных глазах с набрякшими веками мелькали отсветы костра. Булькал котелок на огне. На ложе по ту сторону огня крепким сном забылся спутник, укрытый оленьей шкурой.
Откинулся полог, вошла старуха, жена лапландца. Зачерпнула что-то из котелка эмалированной кружкой и подала инженеру. На иссеченном складками бронзовом лице вспыхнула доброжелательная улыбка.
Пробормотав слова благодарности, он схватил кружку и стал жадно глотать обжигающее варево. По телу разлилось приятное тепло. В измученный организм возвращалась жизнь. Очевидно, они наткнулись на кочевье. Снова повезло. Он улыбнулся. В этот сезон ему повезло трижды.
Привычка измерять жизнь сезонами осталась еще со студенческих времен. Сезоны, партии — как это было давно, остались только в щемящей сердце юности. Партии из его университета часто работали в краях, похожих на этот, но по другую сторону границы, их часто приглашали как высококлассных специалистов. Если теоретические выкладки подтверждались изысканиями, сезон считался удачным, а если неделя за неделей пролетали в тщетных, пустых поисках, люди просто старались не унывать. Любые результаты давали опыт. Из опыта рождались гипотезы, красивые и стройные, как та, которую он унаследовал от отца — профессора. Этот сезон был самым счастливым за последние пять лет, хотя его правильнее бы назвать кампанией.
В ней удача улыбнулась впервые, когда звено «Ил-4» 29-го авиационного полка Северного флота сровняло с землей их лагерь. Тогда он благодарил провидение за то, что оказался в числе немногих уцелевших. За два захода бомбардировщики превратили базу торпедоносцев в мешанину железа, земли и бревен. Переливчато звеня пропеллерами, двухмоторные машины ушли на северо-восток, оставив на земле оседающий дым и развалины. Он не погиб, а на месте блиндажа, в котором во время налета отсиживались его коллеги, дымилась воронка, глубокая черная яма в опаленном торфянике. Ни малейших следов от пяти человек, даже пуговицы не найти. Стоя над воняющей тротилом ямой, он с наслаждением вдыхал холодный воздух, осознавал, как здорово жить. Его спасение — самое настоящее чудо. Не пойди он встречать возвращающиеся с вылета на конвой самолеты…
Самолеты были главной связью с внешним миром. Они уходили далеко в Норвежское или Баренцево море — бомбить очередной конвой. Отработав, садились в Вадсё, а затем возвращались с грузами для их лагеря. Иногда самолетам попадались уже было почти прорвавшиеся конвои у Канина Носа. Тогда в небе начиналась карусель с «И-16», взлетавшими под Архангельском.
Он подумал, что тонущим в виду берега людям смерть должна казаться сущим адом. Летом конвоев практически не бывало, в эту пору торпедоносцы охотились на подводные лодки. Иногда самолеты не возвращались. Тогда Вебстер, пожилой механик из Бремена, стирал с доски в столовой фамилии погибших и вечером вместо скрипа заезженного патефона звучала его скрипка. Это была традиция — негласный ритуал, установившийся на базе со времени первых потерь. Потом из Вадсё приходили новые машины, и в таблицу полетов мелом вписывали имена новичков. Утром машины снова взлетали, роняя с поплавков озерную воду…
На этот раз вместо торпедоносцев появились русские бомбардировщики. Русские? Он предпочитал называть их советскими. Торпедоносцы были сбиты где-то за Нордкапом. Непонятно, когда и как противник узнал о лагере. Вероятно, в одном из сбитых самолетов уцелела полетная карта или выбросившийся с парашютом летчик попал к офицерам СМЕРШа.