Они растворились в людской массе. Из соображений безопасности Роттерн не позволил товарищу продать хотя бы один камень. Осторожный и расчетливый немец боялся привлечь внимание. Пришлось затянуть пояса. До отхода корабля в Африку оставалось чуть меньше недели. Днем инженер бродил по улочкам и музеям, привыкал к мирной жизни: в кафетериях кофе с настоящими сливками, на каждом углу пиво. Старики читают газеты, играют в шахматы. Спешат на занятия студенты, степенные бонны выводят на прогулку малышей. Ни тебе тревог, ни стрельбы. Только все это было чужим. Душа осталась среди каменных россыпей, среди сопок с хмурыми соснами.
Вилли вел преимущественно ночной образ жизни. Вечером покидал жалкую ночлежку, возвращался утром, где был, не рассказывал, только отшучивался. Инженер догадывался, что шведская полиция не погладила бы Роттерна по голове, если бы прознала о его ночных делах. Но деньги на путешествие компаньон раздобыл.
Через неделю они оказались на борту шведского рудовоза, идущего в Южную Африку. Двое отпетых бродяг, путешествующих третьим классом, ни у кого не вызывали подозрений. Ржавая посудина уверенно пенила форштевнем Атлантику. Иногда в волнах мелькал перископ, случалось, в небе проплывали немецкий «кондор» или «каталина» союзников. Завидев шведский флаг, те и другие отворачивали в сторону. Нейтралов не трогали. Время из-за вынужденного безделья тянулось, как черепаха. Несколько раз сыграли учебную тревогу, больше авралов не было. Перечень развлечений на борту судна исчерпывался картами и выпивкой. Компаньон развлекался пасьянсом и карточными фокусами. Иногда лениво перекидывались в штосс.
Рудовоз слегка потрепало возле Фарер. Короткая остановка в Рейкьявике, и штурман начал прокладку курса в направлении Лиссабона. Сухогруз старательно огибал районы боевых действий. Несколько суток хода, и встреча с британским эсминцем. Напоминание — война не закончилась. Они с Вилли с любопытством разглядывали недавних врагов. Корабль прошел совсем рядом. Мелькнули хищные обводы корпуса в защитной окраске, угловатые линии надстроек. У орудий застыли комендоры с сосредоточенными лицами. Англичане шли противолодочным зигзагом, несколько раз меняли курс. Вероятно, охотились за сумбариной. На мостике — несколько офицеров. Обыкновенные люди. Такие же, как и они. Эсминец растаял за кормой, и снова вокруг до самого горизонта — унылые серые валы.
Спустя неделю корабельной тоски Лиссабон ошеломил шумом и красками. Это был последний промежуточный порт, на дальнейшем пути заходов куда-либо не планировалось. Впереди ждала Африка…
Временами приходило странное чувство неловкости: с практической стороны инженер был абсолютно бесполезен для товарища. Все путевые проблемы решал Роттерн; где хитростью и ловкостью, а где напролом обер-лейтенант прокладывал дорогу к их будущему преуспеванию.
Качаясь в душном трюме на подвесной койке, инженер как-то поинтересовался:
— Вилли, а ведь ты можешь меня пришить и забрать все. Разве нет?
В темноте задорно сверкнули белки и зубы немца:
— Ах, Аксель! Я альтруист, филантроп и романтик. Я никогда не стараюсь урвать кусок больше, чем могу проглотить. И потом, когда ты найдешь много этих штучек, кто-то должен будет их шлифовать и продавать. Мы еще очень пригодимся друг другу.
Вилли отвинтил колпачок, плеснул себе и спутнику шведской горькой настойки, пригубил и поморщился:
— Лучше бы шнапсу или вашей водки, крепости никакой. Кстати, Аксель, дружище, откровенность за откровенность. Почему ты не вернулся в Россию? С твоей информацией ты бы был там далеко не последним человеком. Идеологией не увлекаешься, на идею пангерманизма чихать хотел, после революции твоей семье терять было, в общем-то, нечего. Почему ты здесь? А?
Инженер и сам давно пытался найти ответ на этот вопрос. И не находил. Вообще-то решение принял отец, а они с матерью лишь пошли за ним. После революции все изменилось, уже не было страны, где начиналось детство. Что можно запомнить в пятилетнем возрасте? Толпы с флагами на улицах днем, треск винтовочных выстрелов ночью. Потом отец рассказывал, что исчез вековой уклад. Все стали жить одним днем. Закон и порядок заменили лозунги, сегодня один, завтра другой. Что нельзя было вчера, то поощряют сегодня. Но нет гарантий, что и это не будет отринуто завтра. «Наверх» пробилась толпа дилетантов, стремящихся изменить и переустроить мир по своему разумению. Отец внутренне не мог принять власть, которая призывала все разрушить. Он не желал мириться с эпохой, приведшей к господству жестоких самовлюбленных людей, уничтожавших все, к чему прикасались. Мир перевернулся, рассыпался, словно картинка в калейдоскопе. Поэтому отец вывез семью в безопасную Европу. Впоследствии они оказались в Германии — там прекрасно развита геология. Правда, все считали их чужаками. Но в воспоминаниях о детстве есть и счастливые моменты. Отец получил место на кафедре, читал лекции. После школы сын пошел по его стопам, влюбился в геологию, и она затмила в жизни все остальное. Отучившись и набравшись опыта, он стал помогать отцу; дела шли совсем неплохо — с приходом фашистов к власти промышленности рейха потребовалось сырье, а значит, и грамотные, опытные изыскатели. Но главное дело отца осталось в далекой России. Повинуясь желанию старика, инженер при первой возможности стал участвовать в его исследованиях.
Теперь мир перевернулся снова. В калейдоскопе сложился новый рисунок. Почему все получилось именно так? Он не знал. Так вышло…
— Они украли мою страну, детство, юность, все…
Роттерн неопределенно хмыкнул. Странные люди эти русские…
ГЛАВА 9.
20 ЧАСОВ 15 МИНУТ. 8 АПРЕЛЯ 1988 ГОДА.
КЕСТЕНЬГА.
Кабинет комбата при необходимости мог вместить всех командиров подразделений и начальников служб безопасности батальона. Стены были отделаны с местным шиком — деревом. Когда под боком деревообрабатывающее предприятие, раздобыть несколько десятков квадратных метров полировки — не проблема. Вопрос решался элементарно: дерево за дизельное топливо. В свою очередь, экономия дизтоплива достигалась путем переговоров с железной дорогой, за обеспечение электричеством часть расплачивалась с путейцами бензином. Ну а экономией бензина тыловики заведовали лично.
На тумбочке у стены красовался кусок лазурита — предмет особой комбатовской гордости, подарок шефов с горнодобывающего комбината. В остальном обстановка была аскетичной. В углу — сейф; длинный, через весь кабинет, стол. За столом сидело несколько человек, курящим было разрешено дымить. Обычно все совещания у Деда проходили по одному сценарию: «разбор полетов», обсуждение планов на следующий день, раздача указаний и взысканий. В зависимости от ранга «виновника торжества» «разбор полетов» мог быть длинным — около часа, или коротким — минут десять. За годы командования батальоном у Деда в отношениях с офицерами и прапорщиками сложилась четкая иерархия, в которой каждому отводилось определенное место. Как шестеренке или винтику в часах. Дед подгонял людей к этой системе, не особенно церемонясь в выборе способов и средств. Если человек годился для должности, он со временем становился уважаемым специалистом, если нет — уходил из части в другую, распространяя очередную порцию слухов и баек о Деде. Статус уважаемого специалиста зависел не от выслуги лет, а от того, как скоро офицер начинал исполнять обязанности в объеме, который Дед считал необходимым для этой должности. В такой системе Деда приживались только те, кто работал с полной отдачей. Времени на акклиматизацию не предусматривалось. Правда, с точки зрения Деда настоящий работяга имел право на ошибки, но лишь на те, которые мог исправить своими силами. Никчемным, опять-таки с каймановской точки зрения, людям служба в батальоне не казалась медом.
На этом совещании «разбирать» было некого, разве что покритиковать роту Олсуфьева. Но от этого ротному ни жарко, ни холодно, стало быть, к чему тратить время на такое бесполезное занятие? Сначала Дед позвонил в полк и договорился об отправке Давыдова в командировку на Северный пост, потом все перешли к обсуждению связанных с мероприятием проблем. То лик Давыдов на Северном уже был несколько раз и о состоянии связи на посту имел отличное представление. Состояние связи можно было характеризовать коротко и четко одним словом: завал. Теперь лейтенант сидел и достаточно бодро перечислял, что ему необходимо для выполнения задачи, причем учитывал все вообразимые трудности: