— Лови! — Я кидаю ей небольшой камень. — Откуси кусочек!
Она приседает и с любопытством глядит на камень, ковыряет его своим тонким длинным пальчиком. Тоги тоже склоняются к камню и переговариваются, но мне уже некогда слушать, я снова волоку свою корзину к горе. Когда я возвращаюсь, она стоит одна, слуги маячат шагах в десяти.
— Ты пошутил, — решительно говорит она мне. — Этот камень нельзя есть!
Я продолжаю бить киркой по камням и улыбаюсь себе в усы, она это замечает и настороженно продолжает меня допрашивать:
— А где твои зеленые уши?
— На месте, — не глядя, отвечаю я.
— Бабушка говорит, они у тебя такие длинные, что с трудом помещаются под шляпой…
— Это точно, прямо до земли, — соглашаюсь я и, чтобы подшутить, делаю к ней шаг и резко срываю свою широкополую соломенную шляпу.
Она в страхе визжит и закрывает глаза руками. Тоги громко гомонят, однако с места не трогаются. Дочь вождя смотрит на меня сквозь раздвинутые пальцы и не обнаруживает на моей голове никаких зеленых ушей. Я смеюсь, она тоже начинает несмело хихикать.
— Ну все, — говорю я. — Давай домой, а то у меня дело стоит.
Настал день, когда она пришла одна — под палящим солнцем поднялась по дороге в горах на мое плато. Чтобы передохнуть, присела на корточки — здесь больше некуда сесть, вокруг только пустыня из камня — и наблюдает, как я долблю твердую, как железо, землю.
— Почему ты не умираешь?
— А зачем мне умирать? Я еще не старый.
— Ты же ничего не ешь!
— Ем. — Я достаю из кармана пару белых таблеток и глотаю у нее на глазах.
— Ты… наелся?.. — округлив глаза, спрашивает она. Я киваю. — А сколько тебе лет?
— Тридцать.
Она смотрит на свои руки, пересчитывает пальцы и шевелит губами.
— А мне пятнадцать.
— О, тебе уже замуж пора. Что-то ты засиделась в девках, так, кажется, здесь говорят? Жениха нашли?
Она злится. Ее розовато-смуглое лицо краснеет, красивые брови сдвигаются у переносицы. Она и правда уже не ребенок, а прекрасная женщина, невеста на выданье.
— Я выйду только за того, кого полюблю!
— Хорошее дело, — соглашаюсь я. — Отправляйся домой, а? Ты мне мешаешь работать.
Она встает на ноги и вдруг дрожащим голосом заявляет:
— Я хочу быть с тобой… всегда…
Я остолбенело смотрю на нее, и в груди у меня начинает тревожно-сладостно ныть…
— Ты не можешь здесь оставаться. Пожалуйста, уходи.
Она не на шутку разволновалась.
— Ты сам сказал, что нужно быть с тем, кого любишь…
— Слушай, перестань. Ты дочь вождя, а я нищий.
— У меня есть золото, много, в слитках и украшениях… Зачем ты копаешь эти длинные ямы? Ты ищешь золото? Оно у меня есть!
— Мне не нужно золото.
Она просияла:
— Ты любишь меня не за мое богатство…
Тьфу ты!
— Тебе не нужен такой муж, — продолжаю я ее увещевать. — Я не выращиваю виноград и фиговые деревья и не пасу в долине верблюдов. Я копаю камни, видишь?
— Я буду помогать тебе, светловолосый человек, — шепчет она, глядя на меня затуманившимся взором.
Начинается ветер, он кидает песок прямо нам в лицо, но мы не сводим друг с друга глаз. Она так красива, эта дочь вождя, стоит рядом, но так далека от меня… Я качаю головой.
— Люди говорят, что ты бездельник…
— Так и есть.
— Что ты сумасшедший…
— Это точно.
— Что ты не бреешь бороду, потому что подманиваешь злых духов…
— Правду говорят люди, — соглашаюсь я.
— Ты мне подходишь!
Позвякивая браслетами и покачивая бедрами, она приблизилась, грациозная, волнующая, прикоснулась к моей обожженной солнцем руке и потянулась к губам…
— Иди домой! — оттолкнув ее, резко сказал я.
Глаза у нее наполнились слезами и гневом.
— У тебя зеленые уши! — закричала она, топая ногами. — До земли!
Я смотрю, как она убегает по длинной дороге.
— Не приходи больше! — кричу я ей вслед. — Никогда!
Она еще что-то кричит, но из-за ветра я уже не слышу.
— Нечего здесь делать, — шепчу я и никак не могу найти кирку, хотя она лежит прямо у моих ног.
На следующее утро я, как всегда, принимаюсь за работу, и, стиснув зубы, таскаю свою корзину. Веревка все время выскальзывает, кирка норовит оттяпать ногу, а камни просыпаются на землю.
Ее нет, я сам прогнал ее, и теперь у меня все валится из рук. Я подхожу к краю плато и долго смотрю на причудливый серпантин дороги. Далеко внизу виднеются крыши строений, над ними курится легкий дымок. Крошечные волы и верблюды ходят по кругу, крутят жернова…
За моей спиной раздается легкий шорох — не случайно мне все утро казалось, что кто-то следит за мной, — и прохладные ладони закрывают мне глаза. Я целую ее пальчики, тонкие, нежные… Она смеется и прижимается к моей груди.
— Я принесла тебе лепешек, — говорит она. — Нельзя все время есть камни.
Мы говорим целый час и не можем наговориться. Она обижается, что я не целую ее в губы. Я отшучиваюсь, потом замечаю, что ей пора идти. Она жалобно смотрит на меня:
— Ты обманываешь? Я хочу остаться с тобой…
Легче таскать камни, чем расставаться с ней, но я говорю:
— Увидимся завтра.
Она уходит, и я снова смотрю ей вслед.
Ночью из селения пришли с десяток тогов и избили меня так, что я не мог заснуть до утра.
— Ты оставишь ее в покое, — сказали они.
Они вбили около углубления в скале, где я ночевал, своего злобного идола — деревянную фигуру, выкрашенную в красный цвет. Демон корчится и скалится, и его белые глаза таращатся на меня с татуированного лица.
— Что, брат? Видать, тебе тоже несладко, — говорю я ему. — Вон как тебя корежит…
Злой идол слушает молча, но когда я ползу к своему жилищу, в слабом сиянии луны он пугает меня страшными гримасами и свесившимся до шеи языком. Он следит за мной и все больше злится, и в горячечном бреду мне кажется, что он замахивается на меня копьем, подпрыгивает, трясет гору, в расщелине которой я живу.
— Хватит, — говорю я, — уймись…
Утро никак не наступает, вокруг темно, я с трудом выбираюсь наружу. Заслоняя солнце, над самой вершиной Короны плывет густое черное облако пепла…
Я из последних сил поднимаю свою кирку и разбиваю злого разбойника в щепки. Земля тут же перестает содрогаться, но самое страшное уже случилось: мои ямы засыпаны… Я плачу, размазывая по лицу черный пепел, кашляю кровью, давлюсь ею…
Она стоит на коленях рядом со мной и обмывает мои раны из наполненной водой сушеной тыквы. Как горько мое пробуждение…
— Они верно сказали, — с трудом говорю я, — я не имею на тебя никаких прав.
— Имеешь, — возражает она, утирая слезы. — Ведь ты меня любишь. — Она прикладывает к моим ранам прохладную мякоть кактуса.
— Я копаю эти ямы пять лет… а сегодня их засыпало пеплом, потому что они притащили сюда своего идола… наказали меня…
— Мне очень жаль… Я понимаю…
— Ни черта ты не понимаешь! Теперь у меня не осталось даже надежды…Уходи.
— Я знаю, что нужно делать, — твердо говорит она. — Нужно просить у богов дождя — он смоет пепел, ведь земля здесь наклонена…
— Да-да, попроси! — злобно закричал я. — Раз в году ваши боги обязательно посылают вам дождь, тот, что высыхает, не долетев до земли! Убирайся!
Она вскакивает на ноги. Юбка ее разодрана на бинты, лицо черно от пепла, но она все равно красивее всех на свете. А я — я кажусь себе деревянным идолом с копьем…
— Я всегда буду любить тебя, белый человек, — тихо говорит она. Горе ее так сильно, что она не может плакать.
— Уходи! Найди себе мужа получше!
…Она бредет, спотыкаясь, словно слепая, а у меня нет сил, чтобы встать и посмотреть ей вслед.
Она, наверное, уже несколько часов стоит привязанная к этому раскрашенному столбу посреди площади — больше человеку не вытерпеть на таком солнцепеке. Вокруг толпа, но все молчат. Восседающий на деревянном инкрустированном троне вождь одет в парадные одежды и мрачен.