ДЕИАННА: Кто, я? Нет, конечно. Для чего, по-вашему, я пришел? Мы ведь обо всем договорились, так?
МОНТИ: О договоренности речь не идет, синьор Деианна. Мы, скажем так, проводим предварительный допрос, готовим почву для вашего чистосердечного признания…
СТАРШИЙ КОМИССАР ПОЛЕТТО: Простите, госпожа судья… не перейти ли нам прямо к делу? Я тороплюсь…
МОНТИ: Послушайте, комиссар, существует процедура, которую мы должны неукоснительно…
ДЕИАННА: Того типа я видел раза три. Первый раз – где-то в октябре 94-го. Он говорил, будто интересуется сатанизмом, но сразу было ясно, что парень в этом не петрит. Он, знаете, из тех, что прибиваются то к одной секте, то к другой. «Свидетели Иеговы», Саи Баба…
ПОЛЕТТО: Как он представился?
ДЕИАННА: Я не помню. Назвал какое-то расхожее имя. Потом через пару месяцев вернулся и сказал, что хочет участвовать в Черной Мессе. Хочет попросить кое-что у Сатаны. Мы с него затребовали полмиллиона, такой тариф, и он оставил сотню задатка за ритуал очищения. На третью ночь мы собрались в Армарало-ди-Будрио, там есть заброшенная вилла, всего было пять или шесть новичков, они скинулись на мессу с девственницей и сексуальным обрядом, но тот тип не появился. Госпожа судья, я не знал, что девушка несовершеннолетняя, к тому же, клянусь, я к ней и не притронулся!
МОНТИ: Синьор Деианна, девушка утверждает, что ее накачали наркотиками и что она…
ПОЛЕТТО: Чего он хотел от Сатаны?
ДЕИАННА: Кто?
ПОЛЕТТО: Тот тип. Он собирался что-то просить у Сатаны. Что именно?
ДЕИАННА: А, ну да… знаете, я и сам не очень-то понял. Что-то странное. Он хотел просить Сатану, чтобы тот перестал звонить в колокола, пожалуйста.
Витторио, печатными буквами на полях:
САИ БАБА, «СВИДЕТЕЛИ ИЕГОВЫ»… И КОЛОКОЛА. ОН ХОЧЕТ, ЧТОБЫ САТАНА ПЕРЕСТАЛ ЗВОНИТЬ В КОЛОКОЛА.
Витторио, на обороте. Писано второпях, с сильным наклоном, мелким, убористым почерком. Строчки убегают вниз, изгибаются, буквы, выведенные карандашом «Пентель» с мягким грифелем, расплылись там, где лежала пишущая рука. Некоторые слова стерлись совсем.
Вот от чего он бежит. Вот чего он боится. То, что он слышит, то, что пытается заглушить наушниками или бормотанием, как только оно появляется в голове и не хочет исчезнуть, это – КОЛОКОЛА.
КОЛОКОЛА САТАНЫ!
А знаешь ли ты, что такое колокол, инспектор Негро? Знаешь, как интерпретируется в психоанализе эта полость, в которой болтается язык; знаешь, с чем соотносится это мерное ДИНЬ-ДОН, ДИНЬ-ДОН (ты покраснела, девочка моя)?
Это – колокола греха, это – СМЕРТЬ, это – колокола Ада, ждущие тебя после смерти.
Наш Игуана не хочет в Ад, пытается избежать его, пытается убежать от колокольного звона.
И знаешь как, девочка моя?
ПЕРЕВОПЛОЩАЯСЬ.
Игуана примыкает к сектам, но только к тем, где проповедуется какая-то форма ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЯ. Это он и проделывает после убийств: перевоплощается на свой лад второпях, не дожидаясь, пока закончится жизненный цикл. Раздевается догола и рисует на лице кружки, похожие на татуировку воинов маори. Меняет кожу, как ИГУАНЫ с Галапагосских островов. Дикарь, динозавр, дракон, готовый развиваться дальше (развиваться?).
Жертвы все моложе и моложе, ибо Игуана отвергает старость, отвергает половую зрелость, которая его страшит; отвергает СМЕРТЬ. Он хочет стать БЕССМЕРТНЫМ.
Или, может быть, пытается по-своему повзрослеть.
Еще ниже – убористые строки у самого зубчатого края листа. Красной шариковой ручкой.
Ну не смешно ли это, инспектор Негро?
Мы выяснили все, но ни черта этим не добились.
Кто он сейчас?
Что делает?
Как выглядит?
Пожалуйста, колокола, не звоните так громко, хотя бы сейчас, когда мне нужно снять наушники.
Пожалуйста, колокола, пожалуйста.
Не хотите?
Тогда я поднимаю стереомагнитофон, который стоит на тумбочке, и плевать, что мембраны колонок дрожат у самого моего лица. «Nine Inch Nails», «Mr Self Destruct».
Это – молот, это – стальная кувалда, бьющая что есть сил, что-то вколачивая в землю, сначала медленно, удар за ударом, потом все быстрей и быстрей. За каждым ударом следует влажный всхлип, будто молот бьет по этому плиточному полу, залитому водой. Потом музыка переходит в нестройное треньканье, словно тысячи ногтей скребут по влажному от испарений потолку; тарелки бьются вдребезги о блестящие плитки ванной, а в глубине, среди звуков, разбегающихся по всем направлениям, что-то нашептывает спокойный, улыбчивый голос.
I am the voice inside your head, I am the lover in your bed, I am the sex that you provide, I am the hate you try to hide… and I control you. Я в твоей голове звучу, я в постели тебя хочу, я – тот секс, что ты можешь познать, я – тот Ад, что ты должен скрывать… я владею тобой.
Кладу руку на запотевшее зеркало и вытираю его круговыми движениями, чтобы увидеть свое отражение. Приближаю лицо, пока пар от горячей воды, льющейся в ванну, в раковину, из душа, вновь не покроет стекло тонкой непроницаемой пеленой. Струпья на выбритой голове засохли, я легко отдираю их ногтями, под ними чуть покрасневшая кожа. Порезы на груди и бедрах еще свежие, и я их не трогаю. Между ног очень больно. Лезвие было тупое, а я не привык брить в паху.
«Nine Inch Nails», «Heresy».
Снова молот хлюпает по воде, и тот же самый голос вопит истошно, с разинутым ртом, будто слова исторгаются прямо из глотки. Your God is dead and no one cares, if there is a hell I will see you there. Умер твой Бог, и всем наплевать, если есть Ад, тебе в нем страдать.
Динь-дон, динь-дон… тише, колокола, тише, пожалуйста.
Провожу рукой по зеркалу, которое опять запотело, и снова приближаюсь, верчу головой из стороны в сторону. Большие булавки, которыми я проткнул мочки ушей, которыми продырявил кожу под бровями, которые всунул в нос, причиняют боль, но терпеть можно. Ничего другого я в доме не нашел, а просто так вставить колечки невозможно: они тонкие, не буравят кожу. Но булавки – это то, что надо; вот я натягиваю двумя пальцами кожу над бровью, приподнимаю, дергаю, ай, потом вынимаю булавку, ай, расцепляю колечко и ввожу его в отверстие, оттягиваю вниз, ай, потом прокручиваю, стараясь не моргать, не морщить лоб, – жжет ужасно, а шевельнешься, будет еще больнее. Красные круглые капли падают в горячую воду, скопившуюся в раковине, расходятся тонкими нитями, становясь все светлей, и наконец паутиной переливаются через белый фаянсовый край. Проделываю то же самое с другой бровью, ай, это чуть сложнее, бровь левая. Мне больно, очень больно, кажется, будто колечко скребет по кости, но я нажимаю сильней, всаживаю его рукой, дрожащей от боли, НАЖИМАЮ СИЛЬНЕЙ, и оно становится на место. Вдеть колечки в уши гораздо легче, с носом тоже все проходит практически безболезненно.
Заливаю холодной водой густое пламя, ползущее по лицу. Поворачиваюсь к зеркалу спиной, опираюсь о раковину голым задом. Насчет последней дырки все ясно. Вот он, передо мной, достаточно опустить глаза и посмотреть между ног – и я его вижу. Он пульсирует, раздутый, красный, искривленный, как рыба, схватившая крючок.
«Nine Inch Nails», «I Do Not Want This».
Голос кричит откуда-то снизу, из-под воды, из-под кожи, певец разевает рот под целлофановой пленкой, которой туго обернуто лицо, и кричит. Don't you tell me how I feel, you don't know just how I feel… Не говори мне, что со мной, ты просто не знаешь, что со мной…
Ах, вот тут больно. БОЛЬНО, БОЛЬНО!
На полу, опустившись на одно колено, согнувшись в три погибели, я задыхаюсь от боли, которая растекается по животу. Даже когда я прижигал себе бок сигаретой, так больно не было. От запаха сгоревшей кожи, от шкворчанья плоти, поджаривающейся на огне, я поморщился, но так больно не было. Вода на плитках остыла, кожа на ногах покрылась мурашками. Воды натекло на палец, но я держу все краны открытыми, чтобы пар наполнял ванную и согревал меня, ибо, как всегда при перевоплощении, я голый и мне холодно.
Динь-дон, динь-дон, динь-дон…
С тумбочки у раковины доносится трель сотового, проскальзывает между колоколами и скребет по затылку тонким ногтем. Протягиваю руку, беру аппарат: